Антоллогия советского детектива-40. Компиляция. Книги 1-11
Шрифт:
— Аркадий Ефимович, а можно мне записаться в вашу студию?
— Как я могу вам отказать, конечно, — отвечает ей, поднимаясь, Тонников.
— А какую вы предложите мне роль? — вновь обращается к нему Света, но уже требовательно.
— Насчет роли — сложнее, — улыбается печально режиссер, — мы по этому поводу, Света, уже встречались с вами. Пока походите просто на репетиции, приглядитесь.
— Спасибо, Аркадий Ефимович, — снова неестественно легким тоном говорит Света. — Я обязательно воспользуюсь вашим приглашением.
И уходя, вновь подходит ко мне, целует и очень ласково произносит:
— До
От этой сцены все студийцы в шоке. Но больше всех, конечно, Тамара. На ее лице величайшее изумление и ненависть.
— Сыграно, как в старинном водевиле, славно сыграно! — восхищается режиссер. — А может, я ошибаюсь, отказывая Светлане в роли? Дарование-то налицо! И вся она — чиста и открыта. Обратите на это внимание, Геннадий. Пусть приходит на репетиции запросто. И вообще, есть немало примеров того, как не признанные одними режиссерами актеры у других становились великими. — И начинает рассказывать об актерах и актрисах, с которыми ему довелось работать. Но из всех перечисленных нам ему нравились только трое, потому что они думали.
Понемногу все успокаиваются, и репетиция продолжается. По завершении ее Аркадий Ефимович обнимает меня за плечи и молвит торжественно:
— Что за очарование эта девочка, ваша Света. Будь я помоложе, влюбился бы в нее по уши. Пожалуй, я и сейчас не прочь, если бы не боязнь быть смешным. Вы знаете, я могу увлечься, и еще как! Хотя вы, наверное, считаете, что к сорока годам мужчины эту способность утрачивают?..
В ту же ночь мне снится страшный сон. Светлана, изуродованная, искромсанная на куски, лежит посреди Можайского шоссе. Волосы пропитаны кровью. Лица ее я не вижу.
Проснувшись от кошмара, я вылезаю из постели и сижу, взмокший от ужаса, пока не тускнеют живые впечатления сна. Больше мне вздремнуть не удается.
Утром я звоню ей. Трубку снимает сама Светлана.
— Что случилось? — встревоженно спрашивает она.
— Ничего, просто хотел удостовериться, что ты жива и здорова. Мы так давно не виделись.
— Что со мной может случиться?
— Не знаю, только что-то забеспокоился.
— А ты не беспокойся. Ты знай! У меня хватает сил после трагедий собирать себя и склеивать.
Глава IX
Однако наступает время показа спектакля. Заводской комитет комсомола больше всего беспокоит, будет ли заполнен зрительный зал, и пригласительных билетов печатают больше, чем надо на самом деле. Поэтому я без проблем беру себе полсотни. Дома с братьями я их расписываю поименно родственникам и друзьям. И Валера с Володей, получив от меня деньги на проезд, развозят билеты всем персонально.
Все студийцы, занятые и не занятые в постановке, приходят в клуб задолго до начала. Я тоже появляюсь в гримерной на час раньше. Все мы суетимся, нервничаем, бегаем из гримерной в костюмерную, а из костюмерной на сцену, а потом бежим в обратном порядке. И кажется, что мы никогда не будем готовы начать спектакль. У меня от волнения даже бьется пульсик на виске. Неизвестно, каким образом, но мои братья находят меня за сценой и выводят на улицу. Валера показывает на милицейскую машину:
— Смотри, на чем мы приехали.
— Так, значит, отец с матерью будут на спектакле? — радуюсь я.
— Отец с матерью! —
В этот момент к клубу подкатывает еще один лимузин. Из него с трудом вытаскивает свой живот дядя Володя Самосудов, а затем вываливают и все члены его семейства.
— Правильно делаешь, артист, встречая нас, — говорит он. — Не уважил бы, знаешь, что мои архаровцы бы сотворили? Они бы тебя тухлыми яйцами закидали. Ну, племянник, веди. Где ты родителей своих разместил? Машину брата вижу…
Да куда там! Главный инженер завода, секретарь парткома, председатель месткома, директор клуба окружили секретаря ЦК профсоюзов и его родных плотным кольцом и увели.
Не успевает закончиться суета вокруг моего дяди, как из авто, вставшего рядом с его машиной, выходит следующий ответственный товарищ. К нему бежит Тамара:
— Папка, вырвался, какой ты молодец! Мам, и ты?
— Как же, доченька, мы могли пропустить премьеру, — отвечает ей несколько не по-московски шикарно одетая женщина.
Навстречу заместителю министра вышел сам директор завода. Позднее, но уже без меня, к клубу подъезжают машины дяди Васи и дяди Яши.
Я, уже в костюме и гриме, гляжу в дырочку занавеса. Зал набит до отказа. Люди сидят даже в проходах на принесенных стульях. Первые два ряда занял наш двор. Друзья моих братьев без билетов проникли в клуб, так как я им их не выделял. На третьем — разместились заводское руководство, ответственные лица и мои родственники. От обилия на премьере ответственных, высокопоставленных особ у директора клуба и режиссера мандраж.
Но вот звучит третий звонок, открывается занавес и Лизанька вдруг просыпается, встает с кресел и оглядывается. Все идет нормально. Зал адекватно реагирует на развивающееся на сцене действие. Но как только в седьмом явлении выхожу на сцену я, первые два ряда взрываются аплодисментами, которые подхватывает весь зал. Раздаются крики:
— Пой, цыган! Пой, цыган!
Новогодний вечер заводчанами еще не забыт. Я оказываюсь в окружении девушек, желающих вручить мне цветы и расцеловать. Приходится закрыть занавес и зажечь в зале свет.
Понемногу публика успокаивается, и люстры в зале гаснут. Загораются прожекторы и софиты. Их направленный сверху и снизу свет открывает уютную гостиную и большие часы, удобные кресла и фортепиано. На сцене слышатся звуки, которые постепенно превращаются в слова:
— Чуть свет — уж на ногах! и я у ваших ног.
Ну поцелуйте же, не ждали? говорите!
О Боже! Я измучен, я в отчаянии. Страдания Чацкого — моя собственная боль. Каким-то странным образом комедия перестает быть просто театральным зрелищем и делается потрясающе живой. Она надрывает мне душу и сокрушает сердце. Софья, девушка, пробуждающая мое воображение, как в сказке, выступает из дней минувших в облике Тамары и уводит меня в свое время. Кто знает, что она для меня? Мечта, освещенная моей собственной, никому не пригодившейся нежностью, и омраченная моей же собственной печалью, или… И кто теперь я, подлинный Чацкий, или воплощение театра, который теперь вошел в меня через закоулки моего сознания, приняв обличье Чацкого?