Антология исторического детектива-18. Компиляция. Книги 1-10
Шрифт:
— Что же там: каких-то особенных коров выводят?
— Да нет, что вы… никогда такого не было!
— Но как же…
— Не знаю! — Лидия Захаровна пожала плечами и тряхнула своей коротко стриженой головой. — Наверное, игра природы!
— Гм… гм-гм… — Петр Васильевич не знал, что и сказать. А затем круто переменил тему: «Так это она всё это учинила?»
Но Лидия Захаровна не успела ответить — вместо нее быстро и немного сбивчиво затараторила девочка:
— Мура хорошая! Мура ничего плохого не делала! Это всё он! — девочка пальцем ткнула в инспектора. — Злой дядя! Плохой!
Петр Васильевич растерянно заморгал:
— Подожди, подожди… а ты-то кто такая?
— Моя внучка, — на этот раз Лидия Захаровна опередила девочку.
— Внучка? —
И без того багровое лицо Лидии Захаровны потемнело так, что доктору сделалось страшно: неровен час, удар приключится! Поэтому Михаил Георгиевич, уже совершенно осознав, что корова — Мура, как ее назвала девочка — уж точно никакого вреда никому не причинит, быстро шагнул к вдове и взял ее за руку.
Вдова, которой, как мы уже говорили, доктор понравился, не сопротивлялась, хотя, возможно, причина ее непротивления крылась в другом. Она, возможно, выигрывала время, собираясь с мыслями, пока Михаил Георгиевич — умело и без спешки — проводил «осмотр».
Пульс у Лидии Захаровны и вправду оказался не в меру учащенным и наполненным так, что и без тонометра [676] диагноз был ясен: тахикардия и повышенное артериальное давление. Волноваться Лидии Захаровне категорически не следовало!
676
В 1902 году тонометры в России еще не получили распространения. Это случилось несколько позже, когда выдающийся русский хирург, один из основоположников сосудистой хирургии, Николай Сергеевич Коротков (1874–1920) усовершенствовал до современного вида метод измерения кровяного давления, предложенный фон Башем.
— Лидия Захаровна, — отпустив руку вдовы, обратился к ней Михаил Георгиевич, — не буду скрывать: что бы вы ни чувствовали, но истинное состояние вашего здоровья оставляет желать лучшего. Вам следовало бы принять успокоительных капель и лечь в постель.
— Какая тут может быть постель! — вдова — не без театральщины — всплеснула руками. — Ко мне вламываются, пытаются обворовать, я теряю чуть ли не все запасы моего… вина…
Если инспектор едва не взвился при новом обвинении в воровстве, то сама Лидия Захаровна очень приметно запнулась, заговорив о вине. Оба — инспектор и Лидия Захаровна — обменялись стремительными взглядами и, похоже, пришли к негласному соглашению: более — уж в этот вечер точно — друг друга не задевать!
— …а тут еще и корова эта! — закончила вдова бурное вступление. — Посмотрите на нее: вы удивляетесь, а я так и вовсе поначалу чуть от страха не померла!
— Но девочка…
— Меня Катя зовут!
— Чья же ты, Катя?
— Говорю же: внучка это моя!
— Бабушкина! — подтвердила Катя.
Наступила неловкая тишина: Петр Васильевич не знал, к кому теперь следовало обращаться. Но вдова уже собралась с мыслями, и поэтому молчание длилось недолго. Махнув рукою куда-то в сторону она заговорила:
— Чего уж греха таить: меня тут все воображают злодейкой, истязательницей… да-да, Петр Васильевич: не оправдывайтесь! С вашей это подачи! Как только вы здесь обосновались, всё у меня на ферме пошло прахом… да вы и сами видите: коровник запущен, коровы истощены, молоко — дрянь, покупателей почто что и нет… А ведь еще недавно всё было иначе! Ко мне со всей округи за молоком приходили: лучшей моя ферма считалась. Но… — Лилия Захаровна нахмурилась. — А впрочем, что я такое говорю? Вы правы: всё началось еще раньше — еще со смерти мужа. Нет у меня его деловой хватки, не умею я так вести дела, чтобы и себя не забыть, и другим удовольствие было! Он-то умел… он — царствие ему небесное — как пчелка с утра до ночи годами вился над всем, что у нас было: и ферму, и погреб, и дом, и многое другое пестовал. При нем всё это процветало. Да вот беда: прибрал его Господь, да и как не прибрать, когда человек так надрывается? И — да: всё постепенно стало приходить в упадок. Когда-то из нашего погреба вина к столам вельмож покупали, а теперь… Бочки, кстати, от того времени остались:
Петр Васильевич — смущенный, неловко шевеля руками и переступая с ноги на ногу — хотел было что-то сказать, но Лидия Захаровна оборвала его неожиданно величественным и властным жестом:
— Помолчите! — заявила она. — Говорить, так говорить! Давно хотела высказаться, да случая не представлялось! Так что слушайте уж, не перебивайте!
Петр Васильевич застыл.
— Всё хорошо было у нас с муженьком, одного только не было — детей. Да вот и Константин не даст соврать: давно уже он у Ямщиковой работает, еще с того времени, когда и Ямщиковой здесь никакой в помине не было…
Константин, дворник, согласно кивнул и коротко подтвердил:
— Верно. Еще у прежних владельцев участка работал.
— Вот я и говорю, — продолжила Лидия Захаровна, — может человек подтвердить: сколько ни жили мы с мужем, а детишек Господь нам никак не давал. Уж не знаю, с чего бы нам такое проклятье, но правда есть правда: наверное, согрешила я в чем-то тяжко…
Лидия Захаровна быстро перекрестилась, но больше машинально, нежели с истинной верой. Видно было, что по-настоящему она испереживалась уже давно; подлинные чувства — подлинные волнение и боль — давно оставили ее, превратившись в привычку: не очень приятную, но и не слишком обременительную.
— И вот представьте мое удивление, когда — с месяц тому назад это было — мне телеграфировали из Парголово… совершенно мне незнакомые люди… затребовав меня в какой-то дом неподалеку от мужниной деревеньки. Я бы, возможно, и не обратила внимания на чудаков — мало ли мне пишут всякие проходимцы? — но тут необычное кое что было: кое что, поразившее меня до глубины души. Меня заверяли, что у покойника моего оставалась дочь, а дочь эта на днях померла: застудилась до пневмонии. И доказательства, мол, полные тому, что это — дочь моего мужа, имеются! Но и этого мало: у дочери — собственная дочь; внучка, выходит, мужу. Полная сирота теперь: собственный ее отец еще после ее рождения сгинул — напился на радостях да под какие-то там мостки и свалился. Уж что за мостки, не спрашивайте: меня это меньше всего интересовало!
Во взгляде Лидии Захаровны появился бесноватый огонек, но, каким бы нехорошим ни было такое сравнение, не в худшем, а в лучшем из возможных смысле. Лидия Захаровна словно утверждала этим огоньком свое природное право самостоятельно решать, что хорошо, а что — плохо. И так как сделанный ею выбор — о чем она и поведала далее — назвать плохим, бесчеловечным, невозможно, приходится признать: право на собственный выбор она реализовала достойно.
— Поехала я. Принять-то решение я еще не приняла, но посмотреть хотела. И посмотрела. И всё — по ясным мне, а по каким, говорить не буду — приметам оказалось правдой: гулящим мой муженек оказался, дочку не от меня родил, а та — и внучку. Но Боже мой! В каких ужасных условиях он собственное дитя оставил! Он днями и ночами вокруг своего имущества ворковал, дела налаживал, клиентуру обихаживал, а дочь — бросил. И выросла несчастная в самом нищенском окружении, в самой тяжелой работе: не зная родителя, не зная родства, не зная никакого будущего. Мудрено ли, что до возраста не дожила: заболела на проклятущей работе и умерла? Полагаю, такая же судьба ожидала и Катю: откуда другой судьбе взяться? Но случилось чудо: как раз тогда — с месяц назад — помер еще и батюшка местный: ему, как выяснилось, супруг мой исповедовался, а он, батюшка, имея сердце доброе, но против правил при жизни пойти не в силах, записи в конверте оставил — что-то вроде собственной своей исповеди, только не тайной, а для меня: единственной как бы родственницы у малой и беззащитной сироты!