Да, может быть, и грубоВсё есть, и есть, и есть,Забыв, что в мире ЛюбаИ кто-то третий есть.Да, может быть, и гадкоБояться умереть,И от других украдкойЖевать сырую снедь.Но сами ловят зубы,Но сам хватает ротИ, пакостный и грубый,Жует, жует, жует.
4. «Скучных дней пустая суть…»
Скучных дней пустая сутьТянется, как нить на спицах…Лишь бы как-нибудь вздохнуть!В небылицах иль в былицах —Прежней жизнью отдохнуть.Стерлась в черством сердце жалость,К горлу хлынула комком,Как
безжалостна усталость…Сердце только и осталосьВ празднословии пустом.Слово есть, и слова — нету.Слава — дым, и, словно сон,Бывших дней звенит по светуСтертый в ходкую монетуПрежних кладов перезвон.
Она
1. «Надо! И мерзлых ведер легка вода…»
Надо! И мерзлых ведер легка вода.Надо! И неги бедер нет и следа.Трудно тащить из леса на гору кладь,Трудно, разрушив Бога, его призвать.Страшно душою тонкой окоченеть.Страшно желать ребенка и не посметь.Сын мой, не смей родиться, не мысли быть.Сын мой, я не жилица, а надо жить!Нудной работой руки я извела,Нудны глухие стуки добра и зла!В сердце переместилось добро и зло.Сердце когда-то билось, но умерло.
2. «И все же, муж мой…»
И все же, муж мой,Пойми одно,Что всё давно ужНам суждено.Пою… и г'oрюСжимаю рот.Легко и строгоМне от забот.Когда-то пальцыЯ берегла,Но в ливне — капельНе счесть числа.Столкнулись бедыВ последний круг —Но и на дыбеЕсть радость, друг.
3. «У судьбы слепой менялой…»
У судьбы слепой менялой,Ростовщицей я была.Поменялась царской залойЯ для темного угла.Но, стирая руки стиркойИ картофелем гноя,Необласканной и сиройДля тебя не стала я.
<1923>
На лесах
На леса забираюсь шажком, —Давит плечи тяжелая ноша…Трое нас, я, да дядя Пахом,Да блаженный Антоша.Вот ползем по лесам с кирпичом,Гнутся спины у нас колесом,Давит плечи тяжелая ноша.По дощечкам-то зыбко ступать,Гнутся, тяжести нашей боятся…Эх, умеючи долго ль сорваться!А сорвешься — костей не собрать.Э, да нам ли о том воздыхать!Э, да нам ли смерти бояться!Все равно, однорядь помирать!Ходишь, носишь до пятого поту,Проберет — хоть в могилу ложись…А как влезешь на самую высь,Да как глянешь с орлиного лётуНа дымки, что к небу взвились,На дома да на крыши без счету —Позабудешь утому-заботуИ возьмешься опять за работу.Больно даль-то она хороша, —Купола, да кресты, да балконы…Ветерок набежит, и, хошаПо лесам-то взойдешь, запыленный, —Ясной осени воздух студеныйПьет из полной пригоршни душа —И такой-то весь станешь ядреный.
<1923>
Эйфелева башня
Красит кисточка мояЭйфелеву башню.Вспомнил что-то нынче яРодимую пашню.Золотится в поле рожь,Мух не оберешься.И костей не соберешь,Если оборвешься.А за пашней синий лес,А за лесом речка.Возле Бога у небесКрутится дощечка.На дощечке я сижу,Кисточкой играюсь.Эх, кому я расскажуИ кому признаюсь.
1926
Яр
Не помню названья — уплыло,Не помню я весь формуляр.Да разве в названии сила?Пускай называется: «Яр».Ценитель развесистой клюквы,Веселый парижский маляр,Две странные русские буквыНа вывеске выписал: «Яр».И
может быть, думал, что этоФамилия древних бояр,Царивших когда-то и где-то, —Две буквы, два символа: «Яр».Окончил и слез со стремянки,И с песней отправился в бар…И тотчас досужие янкиПришли и увидели: «Яр».И в новой пунцовой черкескеБоярский потомок, швейцар,В дверях отстранил занавески,Чтоб янки вошли в этот «Яр».И янки вошли и сидели,И пили под звуки гитар,И ярко горели и рделиДве буквы на вывеске: «Яр».Их грабили много и долго,Но князь открывал им «Вайт-Стар» [62] ,Но пела княгиня им «Волгу»,И мил показался им «Яр».Приятно всё вспомнить сначала,В каком-нибудь там слиппинг-кар,Как дама о муже рыдалаРасстрелянном, там, в этом «Яр».Как, в рот запихавши кинжалы,Как гончая, худ и поджар,Какой-то забавнейший малыйПлясал в этом бешеном «Яр».
62
«Вайт-Стар» — «Белая Звезда», марка виски.
1926
Париж
Владислав Ходасевич
«Большие флаги над эстрадой…»
Большие флаги над эстрадой,Сидят пожарные, трубя.Закрой глаза и падай, падай,Как навзничь — в самого себя.День, раздраженный трубным ревом,Небес раздвинутую синьЗаворожи единым словом,Одним движеньем отодвинь.И, закатив глаза под веки,Движенье крови затая,Вдохни минувший сумрак некий,Утробный сумрак бытия.Как всадник на горбах верблюда,Назад в истоме откачнись,Замри — или умри отсюда,В давно забытое родись.И с обновленною отрадой,Как бы мираж в пустыне сей,Увидишь флаги над эстрадой,Услышишь трубы трубачей.
26 июня — 17 июля 1922
Рига — Берлин
У моря
1. «Лежу, ленивая амеба…»
Лежу, ленивая амеба,Гляжу, прищуря левый глаз,В эмалированное небо,Как в опрокинувшийся таз.Все тот же мир обыкновенный,И утварь бедная все та ж.Прибой размыленною пенойВзбегает на покатый пляж.Белеют плоские купальни,Смуглеет женское плечо.Какой огромный умывальник!Как солнце парит горячо!Над раскаленными песками,И не жива, и не мертва,Торчит колючими пучкамиБелесоватая трава.А по пескам, жарой измаян,Средь здоровеющих людейНеузнанный проходит КаинС экземою между бровей.
15 августа 1922
2. «Сидит в табачных магазинах…»
Сидит в табачных магазинах,Погряз в простом житье-бытьеИ отражается в витринахШирокополым канотье.Как муха на бумаге липкой,Он в нашем времени дрожитИ даже вежливой улыбкойЛицо нездешнее косит.Он очень беден, но опрятен,И перед выходом на пляжДля выведенья разных пятенУпотребляет карандаш.Он все забыл. Как мул с поклажей,Слоняется по нашим дням,Порой просматривает дажеСтолбцы газетных телеграмм,За кружкой пива созерцает,Как пляшут барышни фокстрот, —И разом вдруг ослабевает,Как сердце в нем захолонет.О чем? Забыл. Непостижимо,Как можно жить в тоске такой!Он вскакивает. Мимо, мимо,Под ветер, на берег морской!Колышется его просторныйПиджак — и, подавляя стон,Под европейской ночью чернойЗаламывает руки он.