Антология поэзии русского зарубежья (1920-1990). (Первая и вторая волна). В четырех книгах. Книга первая

Браиловский Александр Яковлевич

VI. «Через плечо слагая черепах…»

Через плечо слагая черепах, Горбатых пленниц, н'a медь плоской вазы, Где брызжутся на воле водолазы, Забыв, неповоротливые, страх, — Танцуют отроки на головах Курносых чудищ. Дивны их проказы: Под их пятой уроды пучеглазы Из круглой пасти прыщут водный прах. Их четверо резвятся на дельфинах. На бронзовых то голенях, то спинах Лоснится дня зелено-зыбкий смех. И в этой неге лени и приволий Твоих ловлю я праздничных утех, Твоих, Лоренцо, эхо меланхолий.

VII. «Спит водоем осенний, окроплен…»

Спит

водоем осенний, окроплен Багрянцем нищим царственных отрепий. Средь мхов и скал, муж со змеей, Асклепий, Под аркою глядит на красный клен. И синий свод, как бронзой, окаймлен Убранством сумрачных великолепий Листвы, на коей не коснели цепи Мертвящих стуж, ни снежных блеск пелен. Взирают так, с улыбкою печальной, Блаженные на нас, как на платан Увядший солнце. Плещет звон хрустальный: Струя к лучу стремит зыбучий стан. И в глади опрокинуты зеркальной Асклепий, клен, и небо, и фонтан.

VIII. «Весть мощных вод и в веяньи прохлады…»

Весть мощных вод и в веяньи прохлады Послышится, и в их растущем реве. Иди на гул: раздвинутся громады, Сверкнет царица водометов, Треви. Сребром с палат посыплются каскады; Морские кони прянут в светлом гневе; Из скал богини выйдут, гостье рады, И сам Нептун навстречу Влаге-Деве. О, сколько раз, беглец невольный Рима, С молитвой о возврате в час потребный Я за плечо бросал в тебя монеты! Свершались договорные обеты: Счастливого, как днесь, фонтан волшебный, Ты возвращал святыням пилигрима.

IX. «Пью медленно медвяный солнца свет…»

Пью медленно медвяный солнца свет, Густеющий, как долу звон прощальный; И светел дух печалью беспечальной, Весь полнота, какой названья нет. Не медом ли воскресших полных лет Он напоен, сей кубок Дня венчальный? Не Вечность ли свой перстень обручальный Простерла Дню за гранью зримых мет? Зеркальному подобна морю слава Огнистого небесного расплава, Где тает диск и тонет исполин. Ослепшими перстами луч ощупал Верх пинии, и глаз потух. Один, На золоте круглится синий Купол.

Осень 1924

Пчела

Свиданья юного ужель опять тревога И трепет огненный?.. Чу, милые шаги! Дарохранительница Бога, О Ночь-молчальница, у нашего порога Святую тайну стереги! А спросит демон-соглядатай: «Чей в доме дивный свет зажегся и потух?» — Устами звездными скажи: «Летает Дух В лугах моих пчелой крылатой. И все мои цветы — мириады звезд — горят Желаньем жертвенным убийственного жала И с медом свет Ему дарят; И, погасая в Нем, чт'o знали изначала, Последней вспышкой говорят».

1926

Кот-ворожей

Два суженных зрачка, — два темных обелиска, Рассекших золото пылающего диска, — В меня вперив, мой кот, как на заре Мемнон, Из недр рокочущих изводит сладкий стон. И сон, что семени в нем память сохранила, Мне снится: — отмели медлительного Нила И в солнечном костре слепых от блеска дней Священная чреда идущих в шаг теней С повернутым ко мне и станом, и оплечьем, — И с профилем зверей на теле человечьем. Подобья ястребов, шакалов, львиц, коров, Какими в дол глядит полдневный мрак богов… Очнись! Не Нил плескал, не сонный кот мурлыкал: Размерно бормоча, ты чары сам накликал. Ни пальм ленивых нет, ни друга мирных нег, — А печи жаркий глаз,

да за окошком снег.

1927

Собаки

Visaeque canes ululare per umbram.

Vergil., Aen. vi. 257 [3]

Ни вор во двор не лезет, ни гостя у ворот: Все спит, один играет огнями небосвод. А пес рычит и воет, и будит зимний сон; Тоскливые загадки загадывает он. Быть может, в недрах Ночи он видит прежде нас, Чт'o, став недвижно, очи в последний узрят час? Иль, слыша вой зазывный родных подземных свор, С их станом заунывный заводит разговор? Резва в полях пустынных, где путь лежит теней, Их бешеная стая: «Летать бы, лая, с ней…» Иль есть меж полчищ Ада и ратей Дня вражда, И псу, как волчье стадо, его родня чужда? И за кого б на травле вступился страж людской? За странницу ли Душу, зовущую покой? Иль гнал бы, ловчий сильный, ее чрез топь и гать? И пастию могильной рвался бы растерзать?.. Блажен, кто с провожатым сойдет в кромешный мрак: Махнув жезлом крылатым, вождь укротит собак. И скоро степью бледной на дальний огонек Придет он в скит к обедне и станет в уголок. И взора не подымет на лица вкруг себя: Узнает сердце милых, и тая, и любя. А вот и Сам выходит, пресветлый, на амвон, И Хлеб им предлагает, и Чашу держит Он. И те за Хлебом Жизни идут чредой одной; И те, кто Чаши жаждут, другою стороной… Молчанье света! Сладость! Не Гость ли у ворот?.. Немеет ночь. Играет огнями небосвод.

3

"Псов завыванье из тьмы донеслось". — Вергилий, Эн<еида>, ст. 257 (лат.). (Пер. С. Ошерова.)

Эпиграф — из «Энеиды» Вергилия, и речь идет о собаках, сопровождавших богиню Гекату.

1927

Язык

Родная речь певцу земли родная: В ней предков неразменный клад лежит, И н'aшептом дубровным ворожит Внушенных небом песен мать земная. Как было древле, — глубь заповедн'aя Зачатий ждет, и дух над ней кружит… И сила недр, полна, в лозе бежит, Словесных гроздий сладость наливная. Прославленная, светится, звеня С отгулом сфер, звучащих издалеча, Стихия светом умного огня. И вещий гимн, их свадебная встреча; Как угль, в алмаз замкнувший солнце дня, — Творенья духоносного предтеча.

1927

Земля

Илье Голенищеву-Кутузову

Повсюду гость, и чуженин, И с Музой века безземелен, Скворешниц вольных гражданин, Беспочвенно я запределен. И по-иному луг мне зелен, Журчит иначе студенец Под сенницей лесных молелен, Чем жнице ль, пастушку ль овец, — Микулам, сельским уроженцам, Поднявшим ралами поля… Но и скитальцам, отщепенцам Ты мать родимая, Земля. И в одиночестве, в пустыне, В смарагдовой твоей раине, Едва склонюсь к тебе, дремля, — Ты шепчешь, сонный мох стеля, О колыбели, о святыне.

1928

«Тебе завет, потомок мой…»

Тебе завет, потомок мой, Земли грядущий поселенец! От зверя-предка путь прямой К звериности глухонемой. От зверя кто спасет? Младенец. Его лишь ты в себе спаси: Еще невинный, он играет С лучом и к Богу в небеси, Смеясь, ручонки простирает.

5 января 1944