Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 16. Анатолий Трушкин
Шрифт:
КГБ недоуменно смотрит на КПСС.
Перестройку-то начали.
КГБ. A-а! Надо же было так напиться!
Обнявшись, уходят.
Ничего, наверное, не получится у нас. Вряд ли чего хорошее выйдет.
Вчера стою около магазина, минут за десять до открытия с перерыва. Просто так стою, мне там и делать-то было нечего, там и брать-то нечего было… у меня и денег-то не было ни копейки. Просто так стою.
Толпа,
А жара еще страшенная. В общем, опасно стоять.
И вот бабушка одна, совсем старая, лет сто ей, наверное. Может, сто двадцать. А еще ей припекло чуть. В общем, она говорит вдруг. Вслух, главное, говорит вдруг:
— Ну, ничего, пожила, слава богу, порадовалась. Может, и сейчас чего-нибудь перехвачу вкусного. Давеча обещали сосиски завезти.
Tи-ихо сразу стало. Все на бабушку смотрят, как на Гитлера. Все же за сосисками стоят, только каждый думал, что он один знает, что обещали завезти. Каждый думал: все сейчас по другим отделам кинутся, а он около сосисок-то первым и очутится.
Расстроились многие… Да все почти.
Ну, я тогда мягко так говорю, никому, просто так, чтобы людей успокоить:
— На Западе, — говорю, — за этими сосисками да-ав-но уже никто не давится.
Мужик один поворачивается. Думаю: «Поддержит сейчас». Ну, повернулся он, мужик-то этот, и говорит:
— А сейчас, кроме нас, нигде за этими сосисками никто не давится.
И смотрит так — не будь никого, убил бы.
Ну, я вижу, разговор не клеится. Еще каждый думает, как бы первым в магазин ворваться. Жертв, разрушений пока нет, но нездоровая такая обстановка, чего скрывать.
А, как назло, еще ни милиции рядом, ни военных кого-нибудь. Один народ только.
Ну, что делать?.. Надо, думаю, срочно перевести разговор с продовольственной программы на какую-нибудь спокойную тему.
И я ни к кому конкретно не обращаюсь, так, в сторону, говорю, а-абсолютно в сторону:
— Есть нечего, — говорю, — так хоть бы медицину подтянули, а то продолжительность жизни маленькая. Не успеешь наесться — уже помирать надо.
Сказал и молчу стою… Мужик опять поворачивается, морда красная сделалась. Думаю: «Сейчас поддержит».
А руки длинные у него, ноги короткие. Ну, это неважно. Лоб узкий. Так какой-то… Глаза и сразу затылок у него. Ну, неважно… Морда кра-асная. Говорит:
— Всем и поесть дай и чтобы лечили не до смерти, а у нас еще полно людей в подвалах живет!
К чему сказал, неизвестно. Ему про медицину, он про подвалы. Лишь бы поперек сказать.
А так мужик как мужик. Лицо глупое. Сразу видно, дурак от рождения. Бывает, люди переучиваются, от образования глупеют, а этот сразу.
И главное, не отворачивается — на меня смотрит. Что делать?.. А никого рядом!
Народ за дверью наблюдает, дурак за мной. Стою, не знаю, чего делать.
Безвыходная ситуация. Народ стоит, дурак и я. Такая комбинация. Ничего хорошего, в общем.
Я тогда говорю:
— Безобразие, что люди в подвалах живут!
Мужик рот открыл… «Сейчас-то, — думаю, — точно уж поддержит». Минуты две стоял он, потом рот закрыл и говорит:
— В подва-алах, нам хотя бы медицину подтянуть.
Ну, и я тогда сразу понял, ничего у нас хорошего не получится.
Пока все не будут заодно, ничего хорошего у нас не получится. Вряд ли.
Меня часто просят рассказать о встречах с замечательными людьми.
Я на Центральном стою с клюквой — пять рублей кило. Простых людей не вижу совсем. Ко мне очередь только из замечательных. Артисты, когда у них заболеет кто-нибудь, а так писатели больше, художники… эти… которые статуи лепят… статуёры.
Есть что рассказать, не инженер какой-нибудь.
Щас поподробнее расскажу обо всех. С писателем одним сошлись. Подходит ко мне:
— Я — писатель по фамилии…
Забыл его фамилию, но известный писатель, он назвал мне все свои произведения. «Война и мир», «Преступление и наказание», «Евгений Онегин». Я одну его книжку сам читал… «Женщина в белом».
Ну, взял он у меня полкило, встал в сторонку — стой, хрен с тобой. Теперь вижу: что ни скажу — он записывает, что ни скажу — он скорее в тетрадку. Понимаешь, нет?!. Живет с этого! Ты у станка стоишь, он у мартена, я вообще из-за клюквы живу по горло в болоте, а он по рынкам походит, посшибает помаленьку, и готово — «Война и мир». Вот тебе и замечательный человек!
А я думаю: «Ищи кого подурее». Поднял цену до семи «р» за кило, и у меня свое «Преступление и наказание».
О статуёрах расскажу. Замечательный мне попался один статуёр. Теперь смотри, что получилось. Завел он к себе:
— Щас буду лепить тебя.
Я спрашиваю:
— Чё себя не лепишь?
Говорит:
— Фигура не та.
Видишь? Опять нехорошо. Замечательный человек, но урод. А с меня начал лепить героя… по ранним рассказам Гоголя. Героя звали Вий. Не слыхал?.. Ну, скоро он закончит, посмотришь.
Теперь что? Они нервные все. Из ничего заводятся. Поэт один подходит как-то — сразу он мне не понравился, заморенный какой-то. Ну, улыбается, спрашивает:
— Почем клюква?
Я говорю:
— Восемь за кило.
И он задергался, задергался весь, говорит:
— Вы в детстве ни об чё случайно головой не вдарялись?
Я говорю:
— Случайно не вдарялся, а нарочно бился, чтобы в школу не ходить.
Его знаешь как перекосило?.. Жена следом шла, она его случайно узнала, по номеру из химчистки. Такой хай подняла, что у меня нервы не выдержали, я поднял клюкву до девяти «р» — и молчок.