Антология сатиры и юмора России XX века. Том 32. Одесский юмор

Коллектив авторов

Через минуту зал впал в анабиоз.

Лес рубят – книги летят

Пародия на деловой роман

Анна Антоновна, обладательница лучшей в Восточно-Сибирском экономическом районе фигуры, вскочила среди ночи с модерных полатей и, как была, в одной пудре «Ланком», кинулась в рабочую светелку мужа.

Катастрофически элегантный в своем крахмальном исподнем, ее муж, он же Директор Всея Сплавныя Конторы, изящным ломиком крушил паркет.

–

Ревнуешь? – одними бровями спросила Анна Антоновна.

– Прорубь делаю! – подмигнув бицепсами, ответил муж. – Заместо ванны. Не хуже, чем на Москве-реке!

Она изысканно спрятала свое красиво-туманное лицо на его сильной и умной груди. Он прильнул к ее губам самого незаурядного в их поселке, а может, и во всей РСФСР, педагога. И почувствовал, что не в силах больше противиться измучившему его страстному желанию – желанию реконструировать Ухтайский трелевочный участок.

Она поняла. Ее захлестнула исступленная гордость за этого технически мужественного человека. Перепрыгивая через большие – куда там столичным! – лужи, Анна Антоновна чисто по-женски пошла в школу.

Возле запани Федька Аглицкий, охальник высшей квалификации, вытаращился на нее и ничком рухнул в снег. Следом упали без чувств еще двое прохожих.

– Стареешь, Анюта! Раньше по десять падало, – вскручинилась она. Но тут же гордо расхохоталась и своей поющей искристой походкой вошла в класс. Двоечник Малышев закусил губу и понял: не жить ему больше без учебы.

– Дважды два… – раздумчиво начала Анна Антоновна, и скучный школьный урок вдруг переплавился в пьянящую сказку интеллекта.

– …равняется… – пел мел.

– …четыре! – ликующе отозвалось за дальним перекатом…

В дверь постучали. Перед Анной Антоновной, второй дамой поселка, стоял сам Грохотов – туз областного масштаба. Протягивая ей букет обычных бразильских орхидей и снимая свои простенькие замшевые онучи, он подмигнул ее мужу:

– Загордился, Андрюха? Выбился в директора сплавконторы и своих ребят начпредкрайисполкомов не узнаешь?

Муж вытащил из проруби в паркете омуля в томате. Отрезал:

– Будем сплавлять лес по-новому: не вдоль реки, а поперек!

Гость прижмурился:

– Ну-ну… А не пошел бы ты, паря, ко мне в замы? Красавицу твою в сенях посадим, сиречь в приемной. А сами возьмемся за оленей, за это рогатое золото тундры…

Пока они чалдонили, Анна Антоновна закурила сигарету с красивым заграничным названием «Прима» и стала вязать мужу на зиму свой теплый шерстяной портрет.

Над поселком стояла тишина, наполненная гулом моторов. Пахло весной, перевыполнением плана и первой в области любовью.

По течению плыли гладкие, без сучка и задоринки, производственные романы. Начинался весенний книгоход.

Сплавщики вылавливали романы баграми и волокли к запани, чтобы превратить их в первоклассную древесину. Из нее потом сделают

целлюлозу для новых романов.

Шел круговорот бумаги в природе. За распадком медленно садилось оранжевое модерное солнце.

Из облачка, зацепившегося за лесопилку, вынырнул Амур в ватнике, с луком.

– Не стой под стрелой! – озорно крикнул он Анне Антоновне. Но она не слышала – с головой ушла в мысли о том, как бы модернизировать школьный циркуль.

Алмазный мой кроссворд

Подражание В. Катаеву

…Пока вдогонку щурился подслеповатыми витражами бретонский городок Собака-на-Сене.

Городок знаменит тем, что никто из моих знакомых литераторов не жил в нем. Лобзик ухитрился трижды не побывать там, хотя в своих сонетах описал городок до малейшей консьержки.

В ту пору Лобзик еще не стал поэтом с мировым именем Юрий, а был всего лишь талантливым босяком, какие в Одессе встречаются на каждом углу.

Тогда, что ни день, на литературном небосклоне Молдаванки вспыхивала очередная звезда. Помнится, где-то в двадцатых числах тридцатых годов родились строчки, которые до сих пор будоражат воображение сантехников: «Кто услышит раковины пенье, бросит берег и уйдет в туман».

Берег. Море. «Белеет парус одинокий…» Сейчас уже трудно припомнить, кто придумал эту фразу, я или Мячик. Да и стоит ли? Ведь позднее один из нас дописал к ней целую повесть.

Она очень понравилась Карамельке – той самой, которая некогда позировала Арапу для Татьяны Лариной. (Любой исследователь-татьяновед без труда может подтвердить или опровергнуть этот факт.)

С Арапом судьба свела нас в тихое апрельское (по старому стилю) утро. Нянька везла меня в коляске вверх по Потемкинской лестнице. Он полулетел навстречу. Бакенбарды косо резали воздух.

– Откуда ты, прелестное дитя? – спросил великий стихотворец на музыку Даргомыжского.

Тополиный пух. Весна. Лиссабон? Большой Фонтан? География перемешалась. Полушария сплюснулись, как моченые яблоки в кармане моей гимназической шинели. Вкус яблок. Шум Привоза – знаменитого одесского рынка.

Эскапады полустанков.

Память встреч. Одуревшие от зноя скалы Ланжерона.

Воспоминания – это не что иное, как консервированные события. Вот почему я люблю путешествовать во времени в общем вагоне.

Усы у городового словно помазки для бритья. Сходство усиливается тем, что городовой весь в мыле. Он гонится за кем-то. Лицо убегающего спокойно. Он спит. Или я сплю?

…но вечером, а вернее, на хрустящем от сиесты изломе дня, ко мне в отель явился с фиолетовыми на смуглом лице усами человек и, стесняясь своего латиноамериканского языка, столь несхожего с милым моему уху шипучим клекотом Пересыпи, что-то спросил.