Антология советского детектива-36. Компиляция. Книги 1-15
Шрифт:
Алла скрестила руки на груди:
— Ну, говори!
— Не здесь же… — Нефедов чуть не плакал.
— Ко мне нельзя. Мама и слышать о тебе не может.
— А что ты ей сказала? — прошептал Нефедов, чувствуя, как бешено колотится его сердце.
— Я пришла тогда домой вся зареванная. Мама, конечно, что да что? А я реву и ничего не могу придумать. Игорь, говорю, приставал. Она как закричит: «Подлец твой Игорь! Ноги его чтоб здесь не было!..» Она с меня слово взяла, что я с тобой перестану встречаться.
Нефедов почувствовал, что жизнь медленно возвращается к нему. Он не знал, как выразить свой восторг.
— Аллочка,
— Ой, опоздал! — крикнул он, взглянув на часы, и радостно помахал Алле рукой.
Джентльмены возликовали: тайна сохранена. Они даже распили по этому поводу бутылку коньяка, хлопали друг друга по коленям и смеялись.
Нефедов опомнился первым.
— Спокойно! — сказал он. — Кончайте вопить. Надо подумать…
Итак, тайна сохранена. И все-таки спокойной жизни пришел конец. Они целиком в руках у Аллы. Она может их предать в любую минуту. С этого дня они становились ее рабами. Они, джентльмены удачи!..
Совещание длилось всю ночь. Уже начало светать, когда джентльмены вынесли Алле свой приговор.
Утром Нефедов позвонил ей в магазин:
— Может, зайдешь ко мне? Скажем, завтра вечерком: у тебя день выходной. Я очень соскучился, Аллочка… Правда…
— Ладно, — сказала Алла после короткого молчания…
Нефедов жил в одноэтажном деревянном домике, рядом с железнодорожными путями. Невдалеке темнела громада элеватора, красными точечками светились радиовышки, каждые пять минут проносились поезда. Нефедов стеснялся своего жилья и поэтому не любил приглашать к себе. Но сейчас было не до того.
Впервые в жизни он купил родителям билеты в кино, на вечерний сеанс. Чтобы, не было подозрений (в сыновью внимательность дома не верили), он сказал, что сам собирался в кино с девушкой, но она заболела, а идти одному не хочется.
Он боялся, что родители откажутся. Они не отказались. Нет, не зря он считал себя джентльменом удачи.
Приход Аллы был назначен на восемь.
Она пришла в половине девятого.
В девять джентльмены убили ее.
В половине десятого они бросили ее труп возле рельсов.
Через пять минут мимо них промчался товарный поезд.
Через двадцать минут Нефедов сам явился в дорожное отделение милиции и сообщил, что, повздорив с любившей его девушкой, он выгнал ее из своего дома. В отчаянии она бросилась под поезд. Нефедов предъявил бумажные салфетки, на которых детским, неустоявшимся почерком было написано: «Меня не любишь, но люблю я, так берегись любви моей!», «Я отомщу своей жизнью, и будет поздно тогда жалеть!»
Через сутки джентльмены удачи были арестованы.
Всего одна ночь и один день понадобились следователю и экспертам, чтобы разоблачить коварный водевиль, довольно лихо разыгранный молодыми убийцами.
Ночью — под лучами мощных прожекторов и утром — на солнце криминалисты искали следы. Те, что должны были решить судьбу джентльменов. Те, что ее решили.
От дверей дома до колеи железной дороги — под откосом и поперек пути — тянулся след, который непременно остается на земле, когда по ней волокут какой-нибудь тяжелый и громоздкий предмет. Характерный след, перепрыгивающий
Зато вдоль пути такого следа не было. А он всегда бывает, если человека захватывают и «несут» колеса движущегося поезда. И уж одежда при этом страдает непременно: колеса… движение… скорость… А одежда Аллы была совершенно целехонька: и юбка, и блузка, и жакет.
И еще одна деталь: нигде не нашли крови. Ни на рельсах, ни возле. Даже на блузке. Даже на теле. А дождя, между тем, не было, и, значит, не было возможности сослаться на то, что кровь смыта.
Пока искали следы, судебный медик трудился в «анатомичке». Он не знал о том, какие улики собрали против джентльменов у железнодорожного полотна. Но он добавил к этим уликам свои, не менее важные: рожки подъязычной кости имели ненормальную подвижность; хрящи гортани были повреждены; щитовидный хрящ тоже. Эксперт знал, что так бывает, когда шею сдавливают руками…
И еще — раны на шее: ни размер их, ни характер, ни форма не имели ничего общего с тем, что остается после «нежного» прикосновения движущегося по рельсам колеса.
И, наконец, записки, те, что должны были подтвердить версию о самоубийстве. Они тоже сыграли с «мальчиками» злую шутку. Записки послали судебным химикам. Судебные химики положили их на свой лабораторный стол. Химические реагенты в строго выверенных концентрациях вошли в контакт с чернильными штрихами, но никакого влияния на них не оказали. А это был верный признак чернильной старости. Обратившись к специальной шкале, учитывающей точный состав и концентрацию реагентов, ученые узнали возраст записок, которые из орудия защиты превратились в орудие обвинения.
И состоялся суд… Два часа держали «мальчики» свои речи, хныкая, выклянчивая прощение, словно они не убивали и не грабили, а набедокурили, играя в мячик. Два часа они о чем-то спорили и что-то обещали.
Они еще могли спорить.
Они еще могли обещать…
Джентльменов удачи суд приговорил к расстрелу.
МАСКА, Я ТЕБЯ ЗНАЮ!
У всего на свете есть история, У подлогов — тоже. С тех пор, как слова, начертанные рукой человека — на восковой ли дощечке, на папирусе или на чем-нибудь другом, — возымели способность сделать кого-то богатым, наделить его властью, челядью, почетом, появились и злоумышленники, стремившиеся эти слова подделать.
Некогда завещания произносились устно, на людях, которые потом подтверждали, что наследником был назван такой-то или такой-то. Но уже в древнем Риме (еще до нашей эры) диктатор Корнелий Сулла обязал составлять письменные завещания — на восковых дощечках. Появился документ, а стало быть, и возможность его подделать.
За подлог установили суровые кары. Не только в Риме, но и в других государствах, например в Византии, где император Юстиниан отнес его к числу тягчайших преступлений. Но от этого подлогов не стало меньше: слишком уж велик соблазн обогащения. К тому же разоблачить преступника было тогда делом нелегким.