Антология советского детектива-42. Компиляция. Книги 1-20
Шрифт:
Прошу согласовать с командованием фронта и утвердить следующий план действий.
Для проверки сообщений Хвостова, возможной эвакуации госпиталя, генерал-майора Веденеева десантную группу майора Рощина передать в мое подчинение.
Капитану Светлову возглавить отряд численностью 200–250 человек для прикрытия эвакуации госпиталя.
Майору Рощину оставаться на базе. Приступить к боевым действиям на коммуникациях противника.
Найдите возможность пополнить нас боезапасом, обмундированием, медикаментами. Шлите врача, радиста, рацию».
Топаз — Базальту
23.10.41 г.
«…План утвержден. Ждите самолет 24.10.41 г. до 03
Пора было подвести некоторые итоги. То, что случилось с армией, наглядно просматривалось на судьбе сто тридцать четвертой стрелковой дивизии, остатки которой вышли на базу под командованием капитана Светлова. Дивизия дралась в окружении до четырнадцатого октября. О радиограммах с информацией о противнике, с задачей на прорыв из окружения, переданных фронтом десятого и двенадцатого октября, командование дивизии не знало. Решение о выходе из окружения Светлов принял самостоятельно, когда остался старшим по званию. В живых к тому времени от дивизии насчитали чуть больше тысячи человек. Половину людей потеряли во время прорыва. Шли лесом, теряли бойцов. «Хоронить не всегда успевали», — тяжело вздыхал Светлов. Часть раненых оставляли в деревнях.
Долговязый, осунувшийся Светлов был рад встрече с поисковиками, тому обстоятельству, что поисковики вывели его на базу, настал конец мытарствам, неопределенности, в которой жили и действовали, пробиваясь к своим. «Куда податься? — рассказывая, разводил руками Светлов. — Немцы всюду. Где проходит оборона? Боезапас вышел. Хотели дойти до Колотовских болот, там остановиться, передохнуть. Тут ваши. Спасибо вам». Держался капитан из последних сил. Белокурые, цвета спелой соломы волосы свалялись, щеки обросли щетиной, простуженное горло замотано грязной портянкой. Слова выдавливал из себя как пасту из засохшего тюбика. Шинель, когда он ее снял, иссечена осколками, просвечивает. Землянку натопили, печь раскалилась докрасна, а ему холодно. Сидел у самой печи, кутался в сухую телогрейку. Больше всего переживал за раненых, оставленных в деревнях. Говорил, доберутся гитлеровцы до самых глухих деревень. Пощады не будет. Война идет не на жизнь, а на смерть. Снисхождений, жалости не жди. Отступают от самой границы, всякого насмотрелись. Знают об уничтоженных гитлеровцами госпиталях, о расстрелах обессиленных военнопленных, о зверствах оккупантов на захваченной ими земле. Нельзя оставлять раненых.
Привезли майора Хвостова. Его рассказ помог восстановить картину разгрома штаба армии. Немцы выбросили воздушный десант. Это произошло на рассвете десятого октября. Десантники появились неожиданно. Они блокировали деревню Заборье, в которой расположился штаб армии. В первый момент им удалось ворваться в деревню, захватить несколько домов, в том числе и тот, в котором находился командующий армией генерал-лейтенант Захарьев. Начальник штаба армии генерал-майор Веденеев к тому времени был отправлен в госпиталь Лиховской лесной оздоровительной школы. Руководство боем взял на себя начальник особого отдела армии полковник Бородин. Вместе с автоматчиками они отбили занятые десантниками дома, вышвырнули немцев из деревни. Тогда-то и увидели, что Захарьев застрелился. Судя по всему, он отстреливался до последнего патрона. Рядом с ним лежал автомат с пустым диском и пистолет, в котором не осталось патронов. К немцам тем временем пришла подмога, они предприняли несколько атак, но были отбиты. С темнотой немцы предприняли еще одну атаку. Дело дошло до рукопашной. Гитлеровцы не выдержали натиска, дрогнули, образовалась брешь, сквозь которую и удалось прорваться в лес всем, кто еще остался в живых, кто мог двигаться. Что стало с Бородиным, Хвостов не знал. В лесу, когда, казалось, вырвались из капкана, совсем рядом разорвалась мина, его ранило в обе ноги, и он не мог двигаться. Теряя сознание, почувствовал, как чьи-то руки подхватили его и понесли. Очнулся он в деревне Кружилихе. Вынесли его с поля боя автоматчики Соловьев и Гуреев.
Многих людей опросил Семушкин. Его карта пестрела отметинами. Складывалась картина непрекращающихся боев на всей прилегающей к Вязьме территории. Были районы, где бои продолжались и по сей день. Маяки продолжали выводить на базу группы, отдельных бойцов. Невыясненной оставалась судьба полковника Бородина, генерал-майора Веденеева. Семушкин принял решение об эвакуации госпиталя не случайно. Если Веденеев там, то он многое прояснит. Где документы штаба, что с ними стало. Раненые могут рассказать о судьбе полковника Бородина. Вопросов много, они не должны остаться безответными.
Как ни торопился Семушкин, на подготовку к переходу ушло несколько дней. Принимали самолеты из Москвы. Москва прислала радиста с рацией, у Семушкина появилась возможность взять свою рацию. Отправили самолетами тяжелораненых. По этой причине врача взяли с собой. Идут в госпиталь, но кто может сказать, что их ждет. Готовили, вооружали отряд прикрытия, а на это тоже необходимо время. Когда все было готово, Семушкин решил продолжить разговор с Рощиным. Договорить то, что осталось недосказанным.
Осенний лес потерял краски. Потускнела опавшая листва. Стволы берез, казалось, распухли от дождей, кора покрылась светло-серым налетом. Дождь шел вперемежку со снегом, все чаще задували северные ветры. В лесу ветер терял силу, но пронизывающей колючести в нем не убывало, он проникал под одежду, вызывая неприятную дрожь. Семушкин пригласил Рощина, и они сели на ствол вывороченной с корнем ели. Падая, дерево обломило тонкоствольную осину, подмяло под себя вершины густо росших здесь небольших берез. Майор Рощин часто курил. На ствол ели он присел, попыхивая папироской, держа ее в пригоршне, прикрывая огонек ладонью.
— Я не признаю недоговоренности, Юрий Николаевич, — начал разговор Семушкин, — поэтому хотел бы вернуться к инструкции, которую вы получили, к тому, о чем мы с вами говорили.
— О моей, как вы мягко выразились, скованности? — понял Рощин.
— Да, и об этом.
— Вы деликатны, — сказал Рощин. — Скованность, настороженность. Извините меня, Иван Захарович, но если быть откровенным, надо пользоваться другими словами. Подозрительность — вот самое точное определение. К себе, к новому человеку, к людям тебя окружающим.
Рощин задумался. Он отчетливо вспомнил, как разговаривали с ним в особом отделе фронта; когда посылали на поиск штаба армии, каких страстей наговорили о тех, кто выходит из окружения. Вернее, о том, как под видом окруженцев идут и идут к нам вражеские агенты и какую сверхбдительность надо проявлять, чтобы не попасть в хитро расставленные сети вражеских лазутчиков. О том же предупреждали десантников. О личной ответственности предупреждали особо. Рощин не думал, что подобных предупреждений избегал вновь прибывший старший лейтенант. Однако действовал он довольно свободно, что и расположило к нему майора. Захотелось выговориться до конца.
— Я поверил вам, — сказал Рощин. — Подумал о том, что если придется отвечать, то разложится на двоих, а это уже легче.
— Война снимет с вас остатки неуверенности, — словно раздумывая, медленно произнес Семушкин. — Не только с вас. Война учит…
Рощин вновь закурил. Затягивался он глубоко, дым выпускал тоненькой струйкой.
— Я почему вернулся к этому разговору. Тот инструктаж, который вы получили, остается в силе.
Я ухожу, вы остаетесь на базе. Неожиданности могут быть. У гитлеровцев опыт. Они забрасывали и забрасывают своих шпионов, засылают лазутчиков под видом беженцев, окруженцев, и вам здесь придется наладить проверку всех лиц, которые прибывают, особенно в одиночку.