Антология современной уральской прозы
Шрифт:
Таня учит Ксеничку, жену Д.:
— Вот выучи эти две фразы и тогда тоже сможешь верстать газету!
Программа ОРФО у Тани проверяет орфографию. Таня смеётся:
— ПОРУБОВ (фамилия нашего фотографа) программа предлагает заменить на ПОРУБИВ либо на ПОРУБАВ!
Через пять минут:
— Она не знает, что такое ОВНА (астрологическ.), предлагает заменить на ГОВНА.
Частушка, услышанная Антоновым А. Г. от Брюханова:
И ХОЗЯИН — ГОВНО,
И
А КАБЫ НЕ БЫЛИ Б ГОВНО,
ТО БЫ НАЛИЛИ Б ДАВНО.
Танечка (секретарь) ходит — перед уходом в декретный отпуск — второй день из угла в угол, пританцовывая и напевая, и игриво заглядывает всем в глазки. Я говорю:
— Танечка-а-а!..
Она:
— Че-е-его-о?..
А я вместо ответа губками: ПР-Р-Р, ПР-Р-Р.
(Передразнивая пукалку, которую Петя сегодня поставил нам в ПЕНТИУМ звуки издавать.)
Танечка походила ещё пять минут и выдаёт:
— Ага, Саша, значит тебе НАСРАТЬ НА МЕНЯ! Да-а-а?..
И сама больше всех хихикает своей шутке.
Ксеничка, жена Вадика Дубичева, натужно сочиняет редакторское обращение на первую полосу новой газеты. Через полчаса зачёркиваний-перечеркиваний спрашивает:
— Послушай, не слишком ли двусмысленной получилась последняя фраза — РЕГУЛЯРНОСТЬ НАШИХ ДАЛЬНЕЙШИХ ВСТРЕЧ БУДЕТ ЗАВИСЕТЬ ОТ ВАШЕГО ЖЕЛАНИЯ.
Еду в троллейбусе — вижу на столбе листовку очередного публичного дома. Пытаюсь прочесть: ЧЁРНЫЙ ЖИРАФ. Ничего себе, думаю, разгул фантазии. Проезжаю мимо следующего столба, где такая же листовка висит, и читаю: НОЧНОЙ МИРАЖ!
Перепутал свои чёрные ботинки с кошкой.
Прочитав книжку про садизм-мазохизм, мой вечноплачущийся друг Арсений пытается трактовать свои со мной отношения в садомазохистских терминах.
А в другой раз заявляется утром и будит меня:
— Пошли, — говорит, — туда-то!
— Погоди, — говорю, — дай собраться.
— Нет, — говорит, — ждать я тебя принципиально не буду, потому что прочитал у Барта, что ожидание — это вид подчинения! — И тут же уходит.
Заехал после нескольких лет самоволки в Бюро судебно-медицинской экспертизы — и не узнаю ничего вокруг. В коридорах — охранники-ОМОНовцы книжки Чейза читают, повсюду решётки и железные двери. Компьютеры на каждом столе заместо прежних печатных машинок.
Оказывается, причиной всему — останки семьи Романовых. Как раз мои бывшие соотдельцы ими и заправляют. А хранятся они за бронированной дверью в нашей бывшей биллиардной. Попросту говоря, на биллиарде и лежат.
Точнее, до самой последней поры лежали. Покуда перед приездом в Свердловск, кажется, Дж. Бейкера (все проезжающие высокие гости считают своим долгом заявиться сюда на эту реликвию поглазеть), Н. И. с санитаром Олегом ночью топором этот самый биллиард не разворотили.
Проработав полжизни в судебном морге, с усмешкой выслушиваю каждодневные разговоры про то, как какому-нибудь знакомому моих знакомых морду на улице набили ни за что. Так не бывает. Люди в морг попадают сугубо по собственной инициативе: после совместного распития определённого рода напитков с определённого рода собутыльниками. Просто так, случайно ничего ведь не случается. А если и случается, всё равно сами пострадавшие провоцируют свои страдания, демонстрируя свою потенциальную слабину и готовность побитым быть.
И когда я — случается — возвращаюсь домой поздно ночью, никогда не даю никому повода ко мне привязаться с дурными намерениями, всячески демонстрирую свое несогласие быть униженным и оскорблённым.
Иду я так пустынными дворами, а навстречу мне — зловещий силуэт. И чтобы не было у него соблазну легкой наживы, прибавляю шагу и делаю самую злобную физиономию, на какие способен. И не увиливаю в сторону, а наоборот — на траекторию его движения наступаю.
Сходимся поближе — оказывается, это милиционер.
— Предъявите ваши документы, — говорит.
Яна Чиркова пристально смотрит мне в глаза и рассказывает, что хочет познакомить меня со своей новой подчиненной Полиной, приехавшей из Мурманска.
Напоминает мне эта сцена почему-то наблюдение из «Судебной психиатрии» 1927 года (Бруханского), озаглавленное:
«Изнасилование девственницы при активном участии другой женщины».
Листаю путеводитель по Свердловску 1952 года и натыкаюсь на статью про тутошний Музей изобразительных искусств. Рассматриваю фото тогдашних зала КАСЛИНСКОГО ЛИТЬЯ и зала западноевропейской живописи. И глазам своим не верю. В самом центре зала этой самой ЗАПАДНОЕВРОПЕЙСКОЙ ЖИВОПИСИ в Свердловске в 1952 году висит — не поверите — Джоконда.
Привычка: помогая девушкам надеть шубу либо пальто, поддавать им легонько коленом под зад.
Приехав в командировку в Казань, купил в киоске две дюжины (а на самом деле — 4 штуки) открыток с видом памятника Мусе Джалилю и отправил свердловским пассиям открытой почтой следующее послание:
С ТРЕПЕТОМ ВСПОМИНАЮ КАЗАНСКИЕ НОЧИ МУСТАФА ЗИЛЬМУХАМЕДОВ.
Подхожу зимой к курицынскому подъезду и вижу народа скопление у окон его квартиры. Все дворовые дети, высунув языки, забрались друг другу на плечи и что-то там высматривают. Ну, думаю, Курицын с женой что-то шибко любопытное, видать, вытворяют, шторы не закрыв.
Звоню. Отворяет мне Курицын с обезумевшим отчего-то лицом и сразу тянет за собой на кухню. Оказывается, что пару минут назад в дверь так же вот позвонили, и когда он открыл, то обнаружил на пороге совершенно голую, посиневшую от мороза женщину. Бывшая хозяйка этой квартиры, которую они с Уралмаша поменяли, попала с БЕЛОЙ ГОРЯЧКОЙ на АГАФУРОВСКИЕ ДАЧИ, но при первой же возможности, только её раздели в приемном отделении, умудрилась убежать. И босиком по снегу побежала по лесу на свою прежнюю квартиру, так как досюда ближе, чем до Уралмаша.