Антон Губенко
Шрифт:
Анна Дмитриевна встретила известие об отъезде Антона внешне спокойно. Что она могла поделать с ним? Он рвался в Испанию, теперь уезжает в Китай.
— Моим, Аннушка, ничего не пиши, — говорил деловито Антон, как тренер, наставляющий бегуна на старте. — Письма я не любил писать, они знают. Для Кирочки ничего не жалей. Себе прикупи нарядов. На лето поезжай к маме…
— О чем ты говоришь, Антон? — воскликнула Анна Дмитриевна. — Какие наряды? Ты уезжаешь воевать, а я — наряды…
— Не воевать, а помогать, обучать, выполнять свой интернациональный долг.
— Не все ли равно, как назвать это? В вас будут стрелять!
— Со мной ничего не случится. Верю в себя, в свой самолет, вернусь невредимым.
Действительно, все началось неожиданно, как в приключенческом романе или детективном фильме.
Были отменены полеты. Летчиков построили на аэродроме. Начальник штаба зачитал по списку несколько фамилий и просил тотчас прибыть в штаб. В классе предварительной подготовки собирались летчики, воентехники и с деловой сосредоточенностью рассаживались на жесткие стулья. По напряженности, создавшейся в комнате, командиры понимали, что собрали их по важному поводу. Переговаривались вполголоса. Почему такая торопливость: отменены полеты? Почему секретность — проверили у всех документы?
Вошел незнакомый полковник в сопровождении командира эскадрильи Курдубова, начальника штаба, старшего лейтенанта Андреева.
— Товарищи командиры! — сказал полковник. — Мне поручено вам объявить о том, что Советское правительство приняло решение оказать помощь народу Китая в борьбе с японскими захватчиками. Мы поставим китайским друзьям самолеты, танки, автомобили, пулеметы, винтовки. Мы получили задание направить в Китай летчиков, воентехников, мотористов, которые изъявят желание поехать добровольно. Я объявляю присутствующим: кто желает поехать, может написать рапорт и передать по команде…
Капитан Губенко встал первым:
— Прошу записать меня!
— Не торопитесь, Губенко, — сказал Курдубов. — Посоветуйтесь дома. Утром скажете.
— Мое мнение не изменится, — твердо и решительно, как обычно, сказал Губенко.
Убеждать никого не приходилось. Все летчики давно знали, что китайский народ ведет освободительную войну с японскими захватчиками, что Советский Союз, верный своему интернациональному долгу, оказывает бескорыстную помощь Китаю. Слышал об этом и Антон. В 1937 году, когда группа советских летчиков-добровольцев готовилась к поездке в Испанию, очень хотел поехать и Антон, но туда Курдубов ему не разрешил. А как будет на этот раз?
— Хорошо, Антон Алексеевич, — хмурясь, сказал командир. — Без желания отпускаю. Препятствовать не могу.
Три дня на сборы. Ведь это так много. Но когда готовишься ехать в далекую, незнакомую страну, когда предстоят воздушные бои, тогда это мало. Что за чертовщина, из головы не выходит Курдубов? Теперь ему будет легко. Непослушный командир отряда уезжал.
Курдубов тоже думал о Губенко. Незаурядный летчик, одержимый человек этот Губенко. Целеустремленный. Курдубов сразу увидел в нем личность и признал за ним право на эксперимент, на открытия. Он хорошо понимал, что Губенко — новое явление в авиации, начало или конец его, Курдубова, карьеры. В руках командира был прекрасный материал, и, владея им, он испытывал творческое наслаждение, вдохновенную радость и командирскую робость. Ах, как этого не может понять Антон! Ведь все он, Курдубов, делал в его интересах, сдерживал или ругал, поддерживал или выдвигал. Он опекает его, оберегает его для больших и важных свершений.
Курдубов, пожалуй, первым понял, кто есть Антон Губенко, понял и сохранил свое непримиримое отношение к его возвеличиванию и почти полное внешнее равнодушие к опытам в воздухе. Он, как скульптор, делал из Антона произведение, которым — будут восторгаться в будущем. Но сейчас он не хотел ни признавать, ни поощрять Губенко. Теперь, когда Курдубов наконец осознал, что завтра Антона не будет, что не будет его на утренней поверке, не придет он и на полеты,
За эти три предотъездных дня Губенко тоже много передумал о своей жизни, о том, что ему удалось и что не удалось осуществить. Он был доволен летчиками своего отряда, дорожил ими, выдвигал их, аттестуя, он помогал им расти, получать большие должности, ибо только на просторе птица может расправить свои крылья.
1937 год прошел быстро, стремительно, как экспресс мимо полустанка. Антон сам много летал.
Одного из своих подчиненных, Григория Кравченко, рекомендовал в летчики-испытатели и уже слышал о нем сак о результативном пилоте. Антон поддержал Бориса Смирнова в его стремлении поехать в Испанию. И хотя самого Антона Алексеевича в Испанию не отпустили, он верил, что боевой дух напористости увезет на Испанский фронт Борис Смирнов…
Много раз он встречался с Валерием Павловичем Чкаловым, бывал с ним в Доме работников искусств. А вот от Анатолия Константиновича Серова, который воевал в Испании и довольно удачно внедрял свои новые тактические приемы, вестей не было… Серов для Антона был и другом, и наставником, и не отказывал ни в какой помощи…
Серов вернулся из Испании совершенно неожиданно, он стал Героем Советского Союза; узнав об отъезде Антона в Китай, приехал попрощаться с другом.
Среди множества дел, доведенных до конца или так и не состоявшихся, Губенко вспомнил о литературном груде Цитовича. Да, да, есть такой литератор Цитович, который интересуется летной судьбой Губенко. И комиссар Котов тоже продолжал интересоваться их литературным трудом, торопил, настаивал на быстрейшем завершении очерка — или чего там получится…
Цитович приезжал почти каждый день, ходил, наблюдал, восхищался виртуозностью пилотажа Губенко, говорил комплименты летчикам, но ничего не писал.
В один из дней Цитович извинился и сказал, что написать очерк о Губенко не может, что это не его направление, распрощался и уехал. Антон очень смеялся: отказ Цитовича его не обидел. Не может так не может. И даже стал забывать о литераторе, как вдруг позвонил Чкалов. Валерий Павлович рассказал, что был у Алексея Николаевича Толстого и стал свидетелем, как тот ругал Цитовича. Чкалов против обыкновения своего не торопился и подробно передавал разговор Толстого с Цитовичем.
Толстой говорил Чкалову, что «сей отрок» не может написать очерк об Антоне Губенко. Потом обратился к Цитовичу, говоря, что большевистской прессе нужны личности, яркие, выдающиеся индивидуумы. Партия воспитала тысячи, сотни тысяч новых героев, и народ должен знать о своих героях воздушного флота. Сегодня они рекордсмены, а завтра бойцы. Фашизм уже утвердился в Европе. Как знать, эта ползучая тварь не захочет ли завтра захватить территории Азии, Америки, а может быть, и Африки. Чкалов тогда заметил Толстому, что, мол, лучше бы не разносить литератора, а похвалить его, потому что он реально оценивает свои силы, понимает, что не может исполнить задание. А Толстой рассердился и заявил Чкалову: «Нет, нет, нет, дорогой Валерий Павлович, идите сюда, и вы тоже, голубчик Цитович, идите!» — и он подвел Чкалова и Цитовича к окну и показал им улицу. А там — люди, машины. Удивленный Цитович напряженно думал, морщил лоб, спросил: что, мол, там такое? А Толстой: «Как что? Вы не можете понять их, новых людей. А нам и не надо поверхностное описание жизни командира Красной Армии. Нам нужна его внутренняя суть, психология, мотивы, побуждающие идти на риск в полете. Вы будете писать, вы должны писать. Идите!»