Антропологическая поэтика С. А. Есенина. Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций
Шрифт:
Накануне свадьбы в доме невесты идут разного рода приготовления: родители позывают своих родных, а невеста устраивает в другой избе свой вечер, на который приглашает всех девушек-подруг. Посередине избы ставят стол, который покрывается столешником, а на столе ставится убранная утром елка, около стола ставятся скамейки, – одну половину коих занимают девушки, а в середине их невеста; другая же не занятая половина скамеек предназначается парням, приезжающим с женихом. У невесты есть своя закуска и водка, но на стол не ставится, потому что жених обязан привести свою закуску, а также лакомства для угощения девушек. <…> Часа в 3–4 пополудни приезжают гости с женихом и с парнями. Число людей, приезжающих на девичник, простирается от 10 до 25 человек… По приезде их сажают за стол и угощают со стороны невесты – справляется девичник; а потом садятся все родные невесты, и их угощают со стороны жениха, – справляется мальчишник . <…> В другой избе у жениха и невесты идет своя беседа. Там девушки и парни уже успели ознакомиться и устроили разного рода игры, – пение и пляску под звуки гармонии. <…> По окончании девичника и мальчишника начинается благословение образом жениха и невесты. [140]
Отголоски древнего свадебного чина конюшего
В начале 1925 г. Есенин не предполагал жениться еще раз. В письме к Н. К. Вержбицкому из Батума 26 января 1925 г. Есенин сообщал: «Завел новый роман, а женщину с кошкой не вижу второй месяц. Послал ее к черту. Да и вообще с женитьбой я просто дурака валял. Я в эти оглобли не коренник. Лучше так, сбоку, пристяжным. И простору больше, и хомут не трет, и кнут реже достает» (VI, 199. № 198).
Конечно, Есенин сравнивал положение супруга и холостяка с разной ролью запряженных лошадей, намекая на этимологию “двое в одной упряжке”. Современница поэта М. В. Волошина (Сабашникова) в книге воспоминаний о своей молодости «Зеленая Змея» (1968) описала подобную упряжку: «Средняя лошадь запряжки – “коренник” – бежит рысью, на пестро размалеванной дуге над его головой – колокольчик. Боковые лошадки – “пристяжки” – галопируя, натягивают постромки, сгибая шею наружу, что придает запряжке сходство с летящей птицей». [141] Современник и земляк Есенина по Рязанщине сообщал о «коренной» – главной лошади в парной упряжке, причем применительно к свадебному транспорту (хотя это необязательно): «Если две лошади впряжены, то справа – коренная с дугой и колокольцем под дугой, слева – пристяжная без дуги, только с погремками (бубенцами) на ожерёлке (ожерёлок – “ошейник”)». [142] Согласно этимологии, «супруг(и)» – это «супружеская пара, муж и жена», «упряжка», происходит от *prengon (ср. «прягу»). [143] Однако в рязанской свадьбе XIX–XX веков жених с невестой ехали на гужевом транспорте, то есть на запряженной лошадьми повозке – санях или телеге, а дружка скакал верхом на коне, сопровождая их; остальные участники «свадебного поезда» также передвигались в повозках или верхом (мужчины). Так что гипотетически возможна такая ассоциация, когда Есенин мог себя примеривать на роль дружки, но не был согласен стать женихом. (Заметим, что образ дружки верхом на коне сформировался на сравнительно позднем историческом этапе развития свадебного обряда: в XVI–XVII веках наделенного большими полномочиями дружки-всадника еще не было, его роль выглядела куда более скромно. [144] ) Кроме того, есенинская фраза «Я в эти оглобли не коренник» ассоциативно соотносится с народной рязанской свадебной терминологией в женской ее части. На разных этапах обряда свадьбы звучали именования: девушка – просватанная, коренная – пропитая – невеста – новобрачная – молодая, молодка. [145]
В истории русской свадьбы существовал особый чин (а в некоторые эпохи даже разные чины – конюший, ясельничий) для сбережения в целости коня жениха и для конной охраны молодых в их первую брачную ночь. В «Розряде свадьбе» великого князя Василия Ивановича (1526 г.) повелевается: «А у коня быти и ездити около подклета князю Федору Васильевичу Телепневу…». [146] При свадьбе царя и великого князя Ивана Васильевича (1547 г.) «а у коня был и ездил около подклета боярин и конюшей, князь Михайло Васильевич Глинской». [147] Насчет свадьбы великого князя Ивана Васильевича (1548 г.) сказано: «А у коня у княжева велел быть и круг сенника ездить конюшему княжому Ивану Ивановичу Умному Колычову, да ясельничему и детям боярским царя и великого князя». [148] Во время свадьбы царя и великого князя Ивана Васильевича (1558 г.) указано: «А у княжова коня быти конюшему княжому, князь Борису Хованскому». [149]
На свадьбе царя и великого князя Ивана Васильевича (1581 г.) уже произошло разделение обязанностей по уходу за царским конем на два чина и последовало возложение ответственности на два лица за сохранность коня и оберегание всадником молодых: «Конюшей у государя был князь Иван Михайлович Глинской. // На жеребце государеве у подклета ездил Афанасей Александрович Нагой». [150] При свадьбе царя и великого князя Михаила Федоровича (1626 г.) «а аргамака государева в то время привели с конюшни и сани государынины привезли к лестнице; и сел на аргамака боярин, князь Борис Михайлович Лыков; а до лестницы с конюшни аргамака вели. И как государь пришел к аргамаку и ясельничий Богдан Матвеев, сын Глебов подвел аргамака, и седши государь на аргамаке, ехал к пречистой Богородице площадью…»; «а в то время на аргамака сел конюший боярин, князь Борис Михайлович Лыков, и поехал к сенннику, и ездил около сенника в то время, как государь был в сеннике, с голым мечом…». [151] Как видим, предуказанные роли по сбережению коня и конной охране молодых фиксировались при помощи специально разработанных «писцовых клише».
Свадебный пир с С. А. Толстой
После решения устроить свадьбу с С. А. Толстой настроение Есенина в корне изменилось, и он пишет из Москвы тому же адресату 6 марта 1925 г.: «Вчера приехала моя мать, я в семье, счастлив до дьявола. Одно плохо, никуда не пускают. <…> Нужно держать марку остепенившегося» (VI, 205. № 207). Есенин понимал, что жизнь женатого человека – совершенно иная по сравнению с холостячеством и строил планы на будущее в письме к сестре Екатерине 16 июня 1925 г.: «Случилось оч<ень> многое, что переменило и больше всего переменяет мою жизнь. Я женюсь на Толстой и уезжаю с ней в Крым» (VI, 216. № 223).
И. В. Грузинов вспоминал о заботах Есенина летом 1925 г.: «Он мечтает отпраздновать свою свадьбу: намечает – кого пригласить из друзей, где устроить свадебный пир». [152] И. И. Старцев также был приглашен на бракосочетание Есенина (но не смог прийти): «Как бы спохватившись, он <Есенин> торопливо стал прощаться и, улыбаясь, сказал: “Женюсь, гусар, приходи на свадьбу”». [153] Сохранился список гостей, которых в июне 1925 г. хотел видеть на своей свадьбе С. А. Есенин с С. А. Толстой; этот перечень попытался преобразовать в стихотворение А. М. Сахаров:
Приглашение на обручение – им радость, а нам мучение.
А. С. Воронский, Сахаров, Петр Пильский, Казанский, Казин, Богомильский, // с ним Аксельрод и Вс<еволод> Иванов, // Шкловский из «Лефа», 5 болванов, // 2 Савкина, один Берлин, // Грузинов, Марк, 5–6 скотин, // Ан<на> Абрамовна, Като, // т<оварищ> Либединский без пальто, // Сам Ключарев, Яблонский, Орешин, Клычков // и даже Бабель без очков [154] (VII (2), 184)
И. В. Евдокимов вспоминал о приглашении Есенина к себе на свадьбу:
Евдокимыч, я женюсь. Живу я у Сони. Это моя жена. Скоро будет свадьба. Всех своих ребят позову, да несколько графьев. Народу будет человек семьдесят. А Катя – сестра – выходит замуж за поэта Наседкина. [155]
По воспоминаниям С. Б. Борисова, перед поездкой поэта на Кавказ, «невеселым был “свадебный пир” у Сергея Есенина! И вина было вдосталь, и компания собралась сравнительно дружная, все знакомые друг другу. А потому, что у многих было какое-то настороженное состояние, любили все Сергея… и поэтому у всех: “Залегла забота в сердце мглистом”. // Сергея оберегали – не давали ему напиваться… Вместо вина наливали в стакан воду. Сергей чокался, пил, отчаянно морщился и закусывал – была у него такая черта наивного, бескорыстного притворства… Но веселым в тот вечер Сергей не был». [156]
Вместо слушания положенных величальных и других обрядовых свадебных песен на своей свадьбе Есенин сам пел собственного сочинения «Песню» («Есть одна хорошая песня у соловушки…»). У гостей сохранилось неоднозначное впечатление от есенинского исполнения. И. В. Евдокимов вспоминал: «Есенин с необычайной силой пел это трагическое стихотворение, – между прочим, на своей свадьбе с С. А. Толстой в июле 1925 г.». [157] Ю. Н. Либединский отмечал пение этой же песни на «мальчишнике»: «Сергей допел, все кинулись к нему, всем хотелось его целовать, благодарить за эту прекрасную песню, в которой необычайно переплелись и затаенная, глубокая тоска, и прощание со своей молодостью, и его заветы, обращенные к новой молодости, к бессмертной и вечно молодой любви…». [158]
Сестра Александра Есенина сообщила: «В середине июня 1925 года Сергей женился на Софье Андреевне Толстой-Сухотиной – внучке Льва Николаевича Толстого – и переехал к ней на квартиру в Померанцевом переулке». [159] Однако в июле 1925 года Есенин праздновал свадьбу, которая предшествовала официальной регистрации бракосочетания. С. А. Есенина-Толстая писала матери О. К. Толстой во время свадебного путешествия из Мардакян – Баку 13 августа 1925 г.: «Мы до сих пор не женаты, потому что все время живем в Мардакянах, а там пытались и не вышло. Но на днях все равно придется это оформить. Ты не пугайся – все равно мы муж и жена и у нас очень все серьезно». [160] О. К. Толстая в письме 12 августа 1925 г. из Москвы торопила жениха с невестой ускорить свадьбу (из-за угрозы жилищного уплотнения и опасения потерять комнату): «И вот потому необходимо , чтоб вы скорей расписались и чтоб выписки о браке прислали сюда для заявления в домовой комитет… <…> Это было ваше дело. А вы или спали, или болтались, или кутили. Теперь вот что я прошу и надеюсь, что вы не откажете: мне необходимо иметь ряд свидетельских показаний о том, что С. А. жил у нас уже с 20-х чисел июня, может быть, и раньше, но приехавшая 27-го июня Леля застала его уже живущим у нас». [161] Очевидно, предпринятые на Кавказе попытки провести официальную свадебную регистрацию оказались безуспешными, и женитьба состоялась по возвращении в Москву в сентябре 1925 г.