Анж Питу
Шрифт:
– Итак, графиня, – спросила королева, – что вы обо всем этом думаете?
– Увы, ничего, – отвечала та.
– Как, неужели совсем ничего?
– Ничего.
И графиня кивнула с неизъяснимым отчаянием.
– Веселей, веселей! – шепнула королева на ухо графине. – Милочка Диана у нас трусишка. Затем она произнесла вслух:
– А где же наша неустрашимая графиня де Шарни? Мне кажется, ей давно пора нас успокоить.
– Графиня садилась в карету, но ее позвали к королю.
– Ах, к королю, – рассеянно повторила Мария-Антуанетта.
Тут только она заметила, что в покоях ее стоит странная тишина.
Самые стойкие сердца, узнав о неслыханных, невероятных происшествиях, слухи о которых в несколько приемов дошли до Версаля, исполнились страха и в еще большей степени изумления; с каждым новым известием охватившее их оцепенение становилось все сильнее.
Королева поняла, что должна вдохнуть бодрость в души своих удрученных рыцарей.
– Итак, никто не хочет помочь мне советом? – сказала она. – Что ж! Прядется мне держать совет с самой собой.
Гости придвинулись ближе.
– Сердце у народа не злое, – продолжала Мария-Антуанетта, – он просто сбился с пути. Он ненавидит нас оттого, что нас не знает; позволим же ему познакомиться с нами поближе.
– А после накажем его за то, что он усомнился в своих повелителях – ведь это преступление, – произнес чей-то голос.
Королева взглянула в ту сторону, откуда донесся этот голос, и увидела г-на де Безанваля.
– Ах, это вы, барон, – сказала она. – Каких вы мыслей?
– Я уже высказал свое мнение, государыня, – сказал Безанваль с поклоном.
– Хорошо, – согласилась королева, – король накажет виновных, но по-отечески.
– Кого люблю, того и бью, – отвечал барон. – Вы разделяете мои взгляды, принц? – спросил он у господина де Ламбеска. – Народ виновен в убийствах…
– Которые он, к несчастью, именует справедливой местью, – глухо произнес мягкий молодой голос, на звук которого королева мгновенно обернулась.
– Вы правы, принцесса, но в этом-то и состоит его ошибка; будем же снисходительны.
– Однако, – робко возразила принцесса де Ламбаль, – прежде чем решать, должны ли мы покарать народ, следовало бы, мне кажется, выяснить, способны ли мы с ним справиться.
Истина, сорвавшаяся с этих благородных уст, была встречена всеобщим криком осуждения.
– Способны ли мы с ним справиться?! Да ведь у нас есть швейцарцы! – возражал один.
– А немцы? – добавлял другой.
– А личная охрана короля? – подхватывал третий.
– Здесь затронута честь армии и знати! – воскликнул юноша в мундире гусарского полка Бершени. – Неужели мы заслужили этот позор? Знайте, сударыня, что король может завтра же, – если только захочет, – поставить под ружье сорок тысяч человек, бросить их на Париж и разрушить его до основания. Ведь сорок тысяч человек, преданных королю, стоят полумиллиона взбунтовавшихся парижан.
У юноши, произнесшего эти слова, безусловно, имелось в запасе еще немалое число подобных доводов, но он замолчал, увидев устремленные на него глаза королевы; забывшись в верноподданническом пылу, он пошел несколько дальше, чем позволяли его воинское звание и светские приличия.
Поэтому, как мы сказали, он резко замолчал, устыдившись произведенного его речью впечатления.
Но было уже поздно, речь эта запала королеве в душу.
– Вам известно положение дел, сударь? – спросила она благожелательно.
– Да, ваше величество, – отвечал юноша, зардевшись, – я был на Елисейских полях.
– В таком случае, сударь, подите сюда и выскажите откровенно все ваши соображения.
Зардевшись еще сильнее, юноша выступил вперед и приблизился к королеве.
В то же мгновение принц де Ламбеск и господин де Безанваль, не сговариваясь, отошли в сторону, словно считали ниже своего достоинства присутствовать при беседе королевы с этим юнцом.
Королева не обратила – или сделала вид, что не обратила, – внимания на их уход.
– Вы говорите, сударь, что у короля сорок тысяч человек? – спросила она.
– Да, ваше величество: в Сен-Дени, Сен-Манде, на Монмартре и в Гренеле.
– Подробнее, сударь, расскажите подробнее! – потребовала королева.
– Ваше величество, господин де Ламбеск и господин де Безанваль разбираются во всем этом куда лучше меня.
– Продолжайте, сударь. Мне хочется услышать подробности из ваших уст. Кто командует этими сорока тысячами?
– В первую голову – господа де Безанваль и де Ламбеск; затем принц де Конде, господин де Нарбонн-Фрицлар и господин де Салкенайм.
– Верно ли это, принц? – осведомилась королева, обернувшись к г-ну де Ламбеску.
– Да, ваше величество, – отвечал принц с поклоном.
– На Монмартре, – продолжал юноша, – сосредоточена вся артиллерия; в течение шести часов весь квартал близ Монмартра может быть сожжен дотла. Стоит Монмартру открыть огонь, стоит Венсенну подхватить стрельбу, стоит десяти тысячам человек выйти на Елисейские поля, Другим десяти тысячам подойти к заставе Анфер, третьим – выйти на улицу Сен-Мартен, а четвертым – двинуться на Париж от Бастилии, стоит парижанам услышать палубу со всех сторон, и Париж падет не позднее, чем через сутки.
– Ах, наконец-то я слышу откровенные речи; наконец-то нашелся человек, имеющий точный план. Как вы полагаете, господин де Ламбеск?
– Я полагаю, – пренебрежительно отвечал принц, – что господин гусарский лейтенант – превосходный полководец.
– По крайней мере, – возразила королева, видя, что молодой офицер побледнел от гнева, – этот лейтенант – солдат, на которого можно положиться.
– Благодарю вас, ваше величество, – ответил юный офицер с поклоном. – Я не знаю, какое решение вы примете, но умоляю числить меня среди тех, кто готов умереть за вас, причем готовность эту разделяют со мной, прошу вас в это поверить, остальные сорок тысяч солдат, не говоря уж о наших командирах.