Анжелика в Новом Свете
Шрифт:
И вот они появились, совсем близко, живые.
Анжелика вела себя как безумная. Она зачем-то пошла в дом, потом выбежала во двор, потом снова вернулась в залу и долго кружила по ней. Наконец, вспомнив, зачем пришла сюда, она схватила бутыль водки, которую они хранили в ларе под замком, и пулей вылетела на порог.
Жоффрей де Пейрак уже подходил к двери. Их взгляды встретились. На его заросшем бородой лице блуждала слабая улыбка, оно показалось ей исхудавшим, словно искаженным гримасой, и на нем выделялись лишь бледные следы шрамов да его темные, горящие лихорадочным блеском глаза. Он неотрывно
Он смотрел на нее, безразличный ко всему вокруг, он разглядывал ее, как будто она была единственным живым существом в мире. И для нее он возник, словно солнце, без которого для нее нет жизни, и она тоже не видела никого, кроме него. Виньо пришлось взять у нее из рук бутыль.
– Выпейте, мессир граф, – сказал он, наливая полную чарку и протягивая ее хозяину.
– Хорошая мысль, – одобрил де Пейрак.
Одним духом он опрокинул чарку, немного напряженным шагом, хромая, прошел к камину и сел на скамью.
Анжелика подбежала к нему и опустилась на колени у его ног.
Нет, пожалуй, даже не опустилась, а рухнула перед ним на колени, настолько счастье в эту минуту как-то странно совсем лишило ее сил. Она хотела снять с мужа сапоги, но едва ее руки коснулись его мускулистых ног, покрытых обледенелой тканью коротких штанов, как она вспомнила все, и ей снова стало не по себе. Она не знала, что послужило тому причиной – беспредельное ликование, ее любовь к нему или страх при мысли, что столь дорогой ей человек так неожиданно мог быть отнят у нее, – но она, словно поверженная этим откровением, вдруг утратила свою волю, чтобы отныне жить только в тесном единении с ним, только ради него. Она обхватила его руками, сжимая его колени, обнимая его и глядя на него широко открытыми сияющими глазами, из которых катились молчаливые слезы, она смотрела и никак не могла насмотреться на лицо этого человека, необычные черты которого неотступно преследовали ее всегда, всю ее жизнь с того самого дня, когда она увидела его в первый раз.
И он тоже, чуть склонившись, бросил на нее пристальный взгляд.
Это было всего мгновение. Всего лишь на одно мгновение встретились их взгляды. Но этого было достаточно для того, чтобы у всех, кто наблюдал эту сцену, она оставила неизгладимое впечатление. Но, пожалуй, никто не смог бы сказать, что потрясло их в ней больше всего: обожание, которое всем своим видом выказывала коленопреклоненная Анжелика, или обжигающая страсть, озарявшая властное лицо графа, человека, которого они привыкли видеть неуязвимым, неподвластным никаким людским слабостям.
Чувство удовлетворения и в то же время какая-то неясная тоска сдавила сердца всех. Неожиданное целомудрие заставило их опустить глаза. Каждый, полный своими печалями, своими мечтами и разочарованиями, увидел в этот миг, словно в свете молнии, сверкнувшей из тучи и осветившей два существа, устремленные друг к другу, лицо самой Любви.
Граф де Пейрак нежно положил обе руки на плечи Анжелики, чтобы подбодрить ее, и повернулся к застывшим в неподвижности людям.
– Приветствую вас, друзья мои, – сказал он хриплым, глухим от усталости голосом. – Я рад видеть вас снова.
– Мы тоже, мессир граф, – ответили они хором, словно ученики в классе.
Все они еще были как в тумане,
– А как же я? – раздался вдруг голос Флоримона. – Я едва жив, а на меня никто не обращает внимания.
Все обернулись к нему и разразились смехом. Флоримон, покрытый снегом, с бахромой сосулек на шапке, стоял, привалившись к двери.
Граф бросил на сына дружески участливый взгляд.
– Помогите ему. Он совсем выбился из сил.
– Ну нет, больше ты меня не проведешь, – ворчал Флоримон, – больше я с тобой не пойду…
Только тут все увидели, что бедный парень и впрямь превратился в ледышку и был, как говорится, при последнем издыхании.
Кантор и Жак Виньо подхватили его и отнесли на постель. Они сняли с него обувь и одежду, Анжелика подбежала осмотреть сына.
– Бедный мальчик! – шептала она, целуя его. Она с головы до пят растерла Флоримона водкой, потом села рядом и долго массировала его окоченевшие ноги.
Он уснул безмятежно, как в детстве, а госпожа Жонас принялась готовить для всех грог.
Глава 25
– Стало быть, вы убили его? – спросила Анжелика, когда они с мужем остались вдвоем в своей крохотной спальне. – Вы его убили, не так ли? Вы рисковали своей жизнью из-за такой глупости? Только из-за того, что какой-то волокита решил поухаживать за мной?.. Скажите, ну разумно ли это, мессир де Пейрак?
Граф рывком бросился поперек кровати и с наслаждением вытянулся на ней. Иронически глядя снизу вверх на Анжелику, он слушал ее гневные речи.
– Пон-Бриан – он ведь оттуда, с севера, – снова заговорила она, наклоняясь к нему. – Теперь, когда в Канаде узнают об этом, они придут отомстить за него, они расторгнут договоры…
– Договоры давно уже расторгнуты, – сказал де Пейрак. – Едва высохли на них чернила, как нас приговорили к смерти и подослали к нам патсуикетов.
Он приподнялся и ласково взял ее за прядь волос на лбу, чтобы заставить ее смотреть ему прямо в глаза.
– Слушайте меня внимательно, радость моя. В моей душе живет одна страстная потребность, и она не скоро умрет во мне. Это потребность обладать вами. И естественно, я хотел бы, чтобы вы целиком и полностью принадлежали лишь мне одному. Называйте это ревностью, если вам угодно, пусть! Но ведь ни вы, ни я не достигли еще возраста, когда тело становится равнодушным, нам пока еще далеко до этого. И я никогда не оставлю вас бороться один на один с вашими соблазнителями…
– Уж не боитесь ли вы, что меня обольстит кто-нибудь вроде этого Пон-Бриана?
– Нет, не боюсь. Но я предчувствую, что здесь могут объявиться более смелые, чем этот лейтенант. Просчеты одних – хороший советчик другим. Знайте же, что уметь защитить свою честь в этих диких странах – вопрос жизни и смерти!.. А вы – моя жизнь!.. И я убью всех, кто попытается отнять вас у меня… Вот это я должен был сказать вам.
И так как она сидела, склонившись к нему, он внезапно притянул ее к себе и с силой приник к ее губам своими пересохшими, потрескавшимися на морозе губами.