Анжелика. Война в кружевах (Анжелика и король)
Шрифт:
Филипп старательно натягивал перчатки. Он бросил на Анжелику долгий мрачный взгляд, в котором вновь поднималась волна бешенства.
— Хочу подчеркнуть, — сказал он, — что, невзирая на пробелы в моем образовании, я все же умею считать до девяти, и если бы этот ребенок не был моим, то природа уже вынудила бы вас произвести его на свет. Добавлю: я считаю вас способной на все и даже на большее, но не на подобную низость.
— Однако женщины способны на подобные низости… вы так презираете женщин… я ожидала недоверия с вашей стороны.
— Вы непохожи на остальных женщин, — надменно заявил Филипп. — Вы — моя жена.
И быстро вышел из комнаты, оставив
Глава 19
Роды в отеле Ботрейи. — «Я больше не твоя жена, Жоффрей!» — Песенка Кантора: «Бьют барабаны…»
МЕРТВЕННО-БЛЕДНЫМ январским утром, когда снег отбрасывал фантастические блики на темные гобелены, украшавшие стены, Анжелика почувствовала, что наступил ее час. Она велела позвать повитуху, мамашу Корде из квартала Маре, которая ей понравилась. Многие знатные дамы рекомендовали Анжелике обратиться именно к ней. Мамаша Корде отличалась решительным характером вкупе с известным добродушием, что обеспечивало ей успех у самой капризной клиентуры. Она приводила с собой двух учениц, и это подчеркивало ее солидность. Появившись в доме маркизы дю Плесси, акушерка распорядилась поставить перед очагом большой стол, похожий на козлы, на котором, по ее словам, «было удобнее работать».
В комнату внесли жаровню, чтобы стало теплее. Служанки сворачивали полосы бинта и кипятили воду в медных тазах. Акушерка доставала свои склянки, и помещение наполнялось ароматом лекарственных трав, вызывавшим в памяти ароматы лугов, пропитанных летним солнцем.
Анжелика чувствовала себя в высшей степени раздражительной и взвинченной. Эти роды ее не интересовали. Она бесилась, что вместо нее не может родить кто-то другой.
Неспособная улежать в постели, она бродила по спальне, время от времени останавливаясь перед окном, чтобы посмотреть на белую и словно заснувшую под снегом улицу. Сквозь маленькие квадратные стекла окон, забранные в свинцовый переплет, можно было наблюдать за размытыми фигурами прохожих. Вот, раскачиваясь и поскрипывая, по снегу с трудом проехала карета. Из ноздрей четырех лошадей вырывались облачка пара, окрашиваясь в хрустальном воздухе в голубоватые тона. Хозяин кареты что-то кричал, приоткрыв дверь. Кучер ругался. Кумушки смеялись.
Накануне было Богоявление — праздник, в который по традиции угощали отменным красным и белым вином и огромными золотистыми пирогами с запеченным внутри сюрпризом. Весь Париж сорвал глотки от дружных воплей «Король пьет!».
Как того требовал обычай, в отеле Ботрейи тоже устроили пир, на котором стояла суета вокруг Флоримона — маленького «бобового короля» [62] , увенчанного позолоченной короной. Дружно поднимались хрустальные бокалы, звучали здравицы. А сегодня хотелось спать, и все домочадцы то и дело зевали. Вот уж поистине неподходящий день для родов!
62
В день Богоявления (в православной традиции этот праздник называется Крещение) во Франции и некоторых других европейских странах готовят праздничный пирог, куда запекают боб или маленькую фигурку. Пирог нарезают на несколько частей, и тот, кому достанется сюрприз, становится королем или королевой праздника. — Примеч. ред.
Чтобы обмануть свое волнение, Анжелика попробовала заняться домашними делами. Остатки угощения собраны для бедных? Да, четыре корзины со снедью еще утром отнесли к портику, где сидят нищие-калеки.
По кошельку с милостыней раздали
Скатерти замочили? Посуду уже расставили? Столовые приборы вымыты, а ножи почищены золой из сена? Мамаша Корде стала успокаивать роженицу. Нет нужды брать на себя эти мелочные заботы. В особняке полно прислуги, дворецкий справится сам, а госпожа маркиза должна думать сейчас совсем о другом. Но именно об этом Анжелика думать и не хотела.
— Прямо не верится, что вы ждете третьего ребенка, — ворчливо заметила акушерка. — Ломаете такую комедию, как будто у вас первые роды.
Тогда, в первый раз, она была намного спокойнее. Анжелика вспомнила рождение Флоримона: юная мать была напряжена, напугана, но молчалива. В те годы она была смелее. У нее в запасе оставалось еще очень много силы, той силы, которой наделены молодые звери, — ведь они еще не пожили на этом свете и оттого считают себя непобедимыми.
Тогда к ней склонялось его лицо. Его глубокий голос нежно шептал:
«Душа моя… как ты мучаешься! Прости меня. Я и не представлял, сколько тебе придется вынести…»
Великий граф Тулузский не находил себе места из-за той пытки, которой подвергалась его любимая.
Как она была счастлива тогда!
А потом на нее обрушилось слишком много горя, и это подорвало ее силы. Нервы бывшей графини де Пейрак стали хрупкими.
— Ребенок очень крупный, — простонала она. — Другие дети не были такими крупными…
— Ба! Что вы мне сказки рассказываете! Я видела в передней вашего младшенького. Он такой здоровяк, что мог бы посмеяться над размерами малыша, который собирается показаться на свет.
Рождение Кантора! Об этом Анжелика вообще не хотела вспоминать. Липкий кошмар, зловоние, ледяная мрачная пропасть, в которой она узнала о боли все. Но, вспомнив об ужасах Отель-Дьё, где испускали первый крик многие невинные младенцы, Анжелика устыдилась своих жалоб и решила вести себя более достойно.
Она согласилась сесть в большое кресло и положить под поясницу подушку, а ноги поставить на табурет. Одна из девиц Жиландон предложила хозяйке дома почитать вслух молитвы. Анжелика отослала ее. Что делать этой болтушке в комнате роженицы? Пусть идет к аббату Ледигьеру, а если им не о чем будет потолковать, то пускай оба помолятся за нее или сходят в церковь Святого Павла и поставят за нее свечку.
Схватки стали чаще и сильнее, и мамаша Корде заставила Анжелику лечь на стол перед камином. Будущая мать уже не могла сдерживать стоны. Это был трудный и томительный период, когда плод уже готов выйти из носящего его тела, и кажется, что он вырывает корни дерева, на котором созрел. От приступов боли у Анжелики шумело в ушах. В какой-то миг ей почудилось, что она слышит возню где-то за пределами комнаты, а затем хлопнула дверь.
Послышался голос Терезы: «Ах! Господин маркиз».
Она поняла, кто вошел, лишь когда увидела в изголовье кровати великолепного лощеного Филиппа. Как странно он смотрелся в окружении хлопочущих женщин в своем придворном жюстокоре с кружевными манжетами, в парике, в шляпе с плюмажем из белых перьев, при шпаге.
— Филипп! Что вы здесь делаете? Что вам нужно? Зачем вы пришли?
На его лице появилось насмешливое и в то же время высокомерное выражение.
— Сегодня у меня родится сын. Представьте, подобные вещи меня интересуют!
Негодование придало Анжелике сил. Она приподнялась на локте.
— Вы пришли полюбоваться на мои страдания, — закричала она. — Вы — чудовище! Самый гнусный, самый жестокий человек на свете, самый…
Новая схватка заставила ее замолчать. Она откинулась назад, пытаясь восстановить дыхание.