Анжелика. Война в кружевах
Шрифт:
— Когда он должен родиться?
— Скоро. В январе.
— Значит, все случилось в Плесси, — произнес Филипп после нескольких минут раздумья. — Что ж, признаюсь, я рад. Мне нравится, что мой сын был зачат под кровом своих предков. Хм! Надо полагать, что насилие и злоба никогда не испугают его. Он станет военным, таково предзнаменование. Найдется ли у вас что-нибудь выпить за здоровье будущего младенца?
Филипп встал и направился к буфету из эбенового дерева, взял оттуда два кроваво-красных кубка и графин бонского [61] вина, которое там всегда держали на случай какого-нибудь непредвиденного визита.
61
Кот-де-Бон
— Итак, выпьем! Даже если вам неприятно со мной чокаться, правила хорошего тона требуют, чтобы мы поздравили друг друга с нашим творением. Почему вы смотрите на меня с тупым удивлением? Думаете, нашли еще одно тайное средство меня разоружить? Терпение, дорогая. Я очень рад известию, что у меня появится наследник, и потому пока не стану вас трогать. Я уважаю правила перемирия. Но мы встретимся позже. Сам дьявол подстроил так, что вы снова воспользовались моей добротой и сыграли со мной очередную злую шутку… Так вы говорите, январь? Отлично. До января достаточно будет держать вас под неусыпным контролем.
Отставив локоть, он залпом выпил вино и швырнул кубок на плиты пола, воскликнув:
— Да здравствует мой наследник де Миремон дю Плесси де Бельер!
— Филипп, — прошептала Анжелика, — вы действительно самый поразительный и непредсказуемый человек, с кем мне довелось встречаться. Любой мужчина, услышав мое признание в такой сложный момент, заявил бы мне в лицо, что я пытаюсь навязать ему отцовство, за которое он не несет никакой ответственности. Я была уверена, что вы обвините меня в том, что я выходила за вас замуж, будучи беременной.
Филипп старательно натягивал перчатки. Он бросил на Анжелику долгий мрачный взгляд, в котором вновь поднималась волна бешенства.
— Хочу подчеркнуть, — сказал он, — что, невзирая на пробелы в моем образовании, я все же умею считать до девяти, и если бы этот ребенок не был моим, то природа уже вынудила бы вас произвести его на свет. Добавлю: я считаю вас способной на все и даже на большее, но не на подобную низость.
— Однако женщины способны на подобные низости… вы так презираете женщин… я ожидала недоверия с вашей стороны.
— Вы непохожи на остальных женщин, — надменно заявил Филипп. — Вы — моя жена.
И быстро вышел из комнаты, оставив Анжелику в смятении, в котором мелькали искорки надежды.
Глава 19
Мертвенно-бледным январским утром, когда снег отбрасывал фантастические блики на темные гобелены, украшавшие стены, Анжелика почувствовала, что наступил ее час. Она велела позвать повитуху, мамашу Корде из квартала Маре, которая ей понравилась. Многие знатные дамы рекомендовали Анжелике обратиться именно к ней. Мамаша Корде отличалась решительным характером вкупе с известным добродушием, что обеспечивало ей успех у самой капризной клиентуры. Она приводила с собой двух учениц, и это подчеркивало ее солидность. Появившись в доме маркизы дю Плесси, акушерка распорядилась поставить перед очагом большой стол, похожий на козлы, на котором, по ее словам, «было удобнее работать».
В комнату внесли жаровню, чтобы стало теплее. Служанки сворачивали полосы бинта и кипятили воду в медных тазах. Акушерка доставала свои склянки, и помещение наполнялось ароматом лекарственных трав, вызывавшим в памяти ароматы лугов, пропитанных летним солнцем.
Анжелика чувствовала себя в высшей степени раздражительной и взвинченной. Эти роды ее не интересовали. Она
Неспособная улежать в постели, она бродила по спальне, время от времени останавливаясь перед окном, чтобы посмотреть на белую и словно заснувшую под снегом улицу. Сквозь маленькие квадратные стекла окон, забранные в свинцовый переплет, можно было наблюдать за размытыми фигурами прохожих. Вот, раскачиваясь и поскрипывая, по снегу с трудом проехала карета. Из ноздрей четырех лошадей вырывались облачка пара, окрашиваясь в хрустальном воздухе в голубоватые тона. Хозяин кареты что-то кричал, приоткрыв дверь. Кучер ругался. Кумушки смеялись.
Накануне было Богоявление — праздник, в который по традиции угощали отменным красным и белым вином и огромными золотистыми пирогами с запеченным внутри сюрпризом. Весь Париж сорвал глотки от дружных воплей «Король пьет!».
Как того требовал обычай, в отеле Ботрейи тоже устроили пир, на котором стояла суета вокруг Флоримона — маленького «бобового короля» [62] , увенчанного позолоченной короной. Дружно поднимались хрустальные бокалы, звучали здравицы. А сегодня хотелось спать, и все домочадцы то и дело зевали. Вот уж поистине неподходящий день для родов!
62
В день Богоявления (в православной традиции этот праздник называется Крещение) во Франции и некоторых других европейских странах готовят праздничный пирог, куда запекают боб или маленькую фигурку. Пирог нарезают на несколько частей и тот, кому достанется сюрприз, становится королем или королевой праздника. — Примеч. ред.
Чтобы обмануть свое волнение, Анжелика попробовала заняться домашними делами. Остатки угощения собраны для бедных? Да, четыре корзины со снедью еще утром отнесли к портику, где сидят нищие-калеки.
По кошельку с милостыней раздали «синим детям» — сиротам из квартала Тампля, которых одевают в синее, и «красным детям» — сиротам из Отель-Дьё, которые носят одежду красного цвета.
Скатерти замочили? Посуду уже расставили? Столовые приборы вымыты, а ножи почищены золой из сена? Мамаша Корде стала успокаивать роженицу. Нет нужды брать на себя эти мелочные заботы. В особняке полно прислуги, дворецкий справится сам, а госпожа маркиза должна думать сейчас совсем о другом. Но именно об этом Анжелика думать и не хотела.
— Прямо не верится, что вы ждете третьего ребенка, — ворчливо заметила акушерка. — Ломаете такую комедию, как будто у вас первые роды.
Тогда, в первый раз, она была намного спокойнее. Анжелика вспомнила рождение Флоримона: юная мать была напряжена, напугана, но молчалива. В те годы она была смелее. У нее в запасе оставалось еще очень много силы, той силы, которой наделены молодые звери, — ведь они еще не пожили на этом свете и оттого считают себя непобедимыми.
Тогда к ней склонялось его лицо. Его глубокий голос нежно шептал:
«Душа моя… как ты мучаешься! Прости меня. Я и не представлял, сколько тебе придется вынести…»
Великий граф Тулузский не находил себе места из-за той пытки, которой подвергалась его любимая.
Как она была счастлива тогда!
А потом на нее обрушилось слишком много горя, и это подорвало ее силы. Нервы бывшей графини де Пейрак стали хрупкими.
— Ребенок очень крупный, — простонала она. — Другие дети не были такими крупными…
— Ба! Что вы мне сказки рассказываете! Я видела в передней вашего младшенького. Он такой здоровяк, что мог бы посмеяться над размерами малыша, который собирается показаться на свет.