Анжелика. Война в кружевах
Шрифт:
Рождение Кантора! Об этом Анжелика вообще не хотела вспоминать. Липкий кошмар, зловоние, ледяная мрачная пропасть, в которой она узнала о боли все. Но, вспомнив об ужасах Отель-Дьё, где испускали первый крик многие невинные младенцы, Анжелика устыдилась своих жалоб и решила вести себя более достойно.
Она согласилась сесть в большое кресло и положить под поясницу подушку, а ноги поставить на табурет. Одна из девиц Жиландон предложила хозяйке дома почитать вслух молитвы. Анжелика отослала ее. Что делать этой болтушке в комнате роженицы? Пусть идет к аббату Ледигьеру, а
Схватки стали чаще и сильнее, и мамаша Корде заставила Анжелику лечь на стол перед камином. Будущая мать уже не могла сдерживать стоны. Это был трудный и томительный период, когда плод уже готов выйти из носящего его тела, и кажется, что он вырывает корни дерева, на котором созрел. От приступов боли у Анжелики шумело в ушах. В какой-то миг ей почудилось, что она слышит возню где-то за пределами комнаты, а затем хлопнула дверь.
Послышался голос Терезы: «Ах! Господин маркиз».
Она поняла, кто вошел, лишь когда увидела в изголовье кровати великолепного лощеного Филиппа. Как странно он смотрелся в окружении хлопочущих женщин в своем придворном жюстокоре с кружевными манжетами, в парике, в шляпе с плюмажем из белых перьев, при шпаге.
— Филипп! Что вы здесь делаете? Что вам нужно? Зачем вы пришли?
На его лице появилось насмешливое и в то же время высокомерное выражение.
— Сегодня у меня родится сын. Представьте, подобные вещи меня интересуют!
Негодование придало Анжелике сил. Она приподнялась на локте.
— Вы пришли полюбоваться на мои страдания, — закричала она. — Вы — чудовище! Самый гнусный, самый жестокий человек на свете, самый…
Новая схватка заставила ее замолчать. Она откинулась назад, пытаясь восстановить дыхание.
— Тише! Тише! — сказал Филипп. — Не надо волноваться.
Он положил руку на ее влажный лоб и стал тихонько гладить ее по голове, шепча нежные слова, которые Анжелика едва слышала, но мягкий шелест которых успокаивал:
— Спокойно! Спокойно! Все в порядке! Смелее, моя хорошая…
«А ведь он впервые ласкает меня, — подумала Анжелика. — Он подбирает для меня те же слова и жесты, что и на псарне или в конюшне для суки или кобылы, которые должны разродиться. Почему бы и нет? Кто я сейчас, как не жалкий загнанный зверь… Говорят, что он может часами терпеливо сидеть рядом со своими питомцами и успокаивать их, и за это самые злобные псы лижут ему руки…»
Филипп был тем человеком, от которого Анжелика могла бы в последнюю очередь ждать помощи в такой час. Но надо признать, что маркиз дю Плесси-Бельер не переставал ее удивлять. Его рука дарила покой, возвращала силы.
«Неужели он думает, что я не могу родить ребенка? Я ему покажу, на что способна. Он не услышит ни единого крика!»
— Вот так, хорошо! Хорошо! — повторял Филипп. — Ничего не бойся… Эй, вы, неповоротливые неумехи, помогите ей хоть немножко. Что стоите столбом?
Он обращался к повитухе и ее помощницам, как к слугам на псарне.
В полузабытьи последних, самых тяжелых минут родов Анжелика обратила взор к Филиппу.
Филипп сжал зубы. И отгородился рукой от этого взгляда.
— Ничего не бойся, — повторил он, — теперь ничего не бойся…
— Мальчик, — сказала акушерка.
Неодолимый сон давил на веки. Но она искала глазами Филиппа.
— Какой же он страшненький, — отозвался Филипп.
Мамаша Корде решительно возразила:
— Великолепный ребенок! Сразу видно, что господин маркиз не привык видеть новорожденных младенцев!
Анжелика смежила веки, ее глаза наполнились слезами. Ноги часто дрожали, и она никак не могла справиться с этой дрожью. Она ненавидела Филиппа. Он был таким жестоким и мстительным. Нельзя надеяться на такого человека. В этой жизни она так и будет одинока!
Родильница позволила переложить себя на постель, на душистые простыни, согретые грелками.
У нее больше не было сил сражаться со сном.
— Вы засыпаете? — с удивлением спросил Филипп.
Она несколько раз открывала глаза. Он все еще был рядом, заботливый и далекий, как голубой архангел.
Только впервые взяв младенца на руки, Анжелика поняла, как много значит для нее это новое существо.
Малыш был красив. Его плотно запеленали в льняные пеленки, окаймленные атласной вышивкой, которые крепко держали ручки и ножки мальчика и образовывали вокруг его головы своеобразный капюшон. Разглядеть можно было только бело-розовое, словно фарфоровое, личико с глазками неопределенного голубого цвета, которые скоро должны были обрести прозрачную сапфировую синеву глаз его отца.
Восхищенные кормилица и служанки наперебой хвалили мальчика, повторяя на все лады, что он светленький, как цыпленок, и пухленький, как амур.
«Этот ребенок вышел из моего чрева, — думала Анжелика, — и это сын не Жоффрея де Пейрака! Я смешала мою кровь, которая принадлежала только ему, с чужой кровью».
Она вдруг увидела в этом младенце плод своей измены, которая завершилась именно сейчас. И тихо повторила про себя: «Я больше не твоя жена, Жоффрей!»
Но разве не к этому она стремилась?
И она зарыдала.
— Я хочу видеть Флоримона и Кантора, — выкрикивала она. — Приведите моих сыновей. Умоляю вас…
Они вошли. Подошли к кровати, и Анжелика вздрогнула, увидев, что они одеты в одинаковые черные бархатные костюмчики. Два мальчика, такие разные и такие похожие, с матовой кожей и густыми волосами, ниспадающими на большие воротники из белого кружева. Братья держались за руки — жест, привычный для них с раннего детства. Казалось, они черпали друг у друга силы, чтобы смело идти по нелегким дорогам судьбы.