Апатрид
Шрифт:
– Мне нужно к командиру, прямо сейчас, поможешь мне дойти? – Арсен сделал попытку встать, но острая боль в голове словно пронзила его насквозь. Он потерял сознание.
На следующий день его разбудил голос начальника политотдела части:
– Как его состояние, может чего-нибудь надо, – спрашивал он у дежурной медсестры.
– Состояние тяжелое, ему бы в госпиталь – в город, здесь у нас только капельницу можем поставить. А его по непонятным причинам не отправляют, я более ничего поделать не могу – испуганно отвечала женщина, – а так солдат много приходит, они ему тут всего нанесли, и толпятся постоянно, я их даже выгоняю.
– Молодцы,
– Что, вояка, натворил дел, – с улыбкой он дотронулся до головы солдата, – красавец какой, ты себя хоть в зеркале видел. Ночью испугаться можно. Ну, рассказывай, как ты до такой жизни докатился, – шучу я.
Арсен рассказал ему обо всем, что помнил и что узнал из рассказа Сабира. Майор слушал молча, иногда останавливая его рассказ и просил уточнить детали. Выслушав солдата, он пожал ему руку, и сказав: – разберусь, обещаю, – покинул санчасть.
Вечером, после разрешения врача, прослышав, что он очнулся, к нему завалила толпа сослуживцев. Все наперебой рассказывали о событиях в части и о необходимости отомстить чеченцам за их преступление.
– Никому мстить не надо, их господь осудит, а вот проучить, проучим, только на ноги поднимусь. Напишите только рапорта о том, что видели и знаете. Напишите? – Арсен с интересом разглядывал пришедших его навестить солдат.
– Напишу я и еще человек десять. Нас уже пугали чеченцы, но мы напишем, тебя и Юрку жалко. Хорошие вы пацаны, правильные, – с вызовом сказал Сашка со Ставрополья, оглядываясь на остальных. Отправив друзей обратно в казарму, Арсен закрыл глаза и заснул. Утром, на следующий день, майор зашел в санчасть, принеся с собой папку с бумагами и ручку.
– Надо срочно написать рапорт о случившимся, с участниками, с фамилиями и т.д. Они думают, что ты трясешь поджилками в страхе перед ними. Отец одного вообще заявил мне, что это тебя надо судить за сломанную руку одного из них. У них есть показания судмедэксперта, а у тебя нет, – понимаешь? Говорят, что тебя избили в самоволке, в деревне на танцах, понял? Поэтому тебя в госпиталь и не везут, наверное, командира умаслили. Ночью, после отбоя, привезу тебе знакомого врача, эксперта, из главной городской больницы, чтобы на госпитальных повлиять не смогли. Держись, – сказал он, пряча рапорт Арсена в папку.
После обеда забежал Сабир и принес ворох исписанных листков с рапортами от солдат.
– Многие офицеры тоже тебя поддержат, – радостно произнес он, сунув листки под матрац, – береги их, чтобы не украли. Чеченцы целыми днями таскают ребят по углам и уговаривают ничего не писать, но уже поздно, большинство на вашей с Юркой стороне. Карена и того дневального, нашего земляка, послали в командировку. Но они тоже передали через гражданских свои рапорта. Все будет хорошо.
– Вы там поосторожнее, партизаны, – улыбнулся Арсен, вздохнув облегченно. – Спасибо тебе и ребятам передай.
Ночью приехавший врач обеспокоенно обследовал солдата. Удивляясь, его крепкому организму, сфотографировал все гематомы и синяки, сделав кардиограмму, стал собираться:
– Вам повезло, молодой человек, после таких ударов не каждый бы выжил. Ему нужна срочная госпитализация, анализы надо сделать. «Неизвестно, что у него внутри с органами», – произнес он, обращаясь к майору.
– Я сделаю все возможное, только срочно нужно Ваше экспертное решение. На Вас они никак не смогут надавить, – ответил он.
– А это что, – вопросительно взглянув на протянутые Арсеном листки, – спросил майор.
– Это показания свидетелей, и дневального тоже, – ребята рискуют, – произнес Арсен, умоляюще смотря на офицера, – это им не повредит, надеюсь?
– Ну, ефрейторами и сержантами не станут, но зато людьми останутся, – с улыбкой сказал майор, собираясь уходить, – ты молодец, солдат, дух у тебя настоящий, мужской.
После того рокового дня прошло пять дней. Арсен уже потихоньку вставал, и смог, наконец, доковылять до зеркала. На него смотрело незнакомое иссини-коричневое лицо с местами проявляющейся желтизной. Ухо почему-то было перевязано и подклеено пластырем. Только глаза были узнаваемы, и то на белках были кровавые пятна. Выглядел он конечно, не презентабельно, но слава богу, мать не видит его в таком состоянии.
Прошло еще три дня. Сабир заходил каждый день и приносил последние скудные известия. Ничего особенного не происходило, кроме того, что все высшие офицеры части отсутствовали уже третий день. Происходящее начинало беспокоить Арсена, как вдруг к нему в палату вошла женщина лет сорока, восточной внешности, с по-мусульмански завязанным платком на голове. Одежда и золотые украшения на ней выдавали женщину из богатых слоев общества.
– Я мама Сеид-хана, Мариам, – представилась она., – мой сын не должен был идти в армию, но для поступления в органы МВД была нужна армия, поэтому мы устроили его сюда. Здесь было тихо и спокойно, и солдат из ГО в Афганистан не отправляли. Я и подумать не могла, что сын попадет в такую ситуацию. Он очень спокойный и послушный мальчик, и не мог совершить того, в чем ты его обвиняешь. Тебе надо написать заявление, что ты ничего не помнишь, и что ты оговорил моего сына.
– Здравствуйте, Мариам-ханум, – произнес Арсен, вставая с койки, – я очень уважаю Ваши чувства матери к сыну, у меня тоже есть любящая мать, которая для сына пойдет на все, чтобы его защитить, но в моем избиении участвовал не только Ваш сын, а их было 12человек, и все из Чечни и Ингушетии. Никогда не мог себе представить, что гордый и мужественный чеченский народ породил таких мужчин, которые кидаются на одного целой толпой, да еще и напившись водки. Они же мусульмане, вы их не так воспитывали? Я не буду долго говорить, да и не смогу из-за моего состояния, только скажу одно – мне надо, чтобы Юру Аветисяна оправдали и отпустили. Увидев его в части и документ, где будет написано, что он оправдан, я напишу заявление, и со всех двенадцати сниму обвинения. Я понимаю, что их всех ждут матери, а если их осудят, то они скорее всего попадут в Афганистан. Так что я услышал Ваше предложение, и я его уважаю, как уважаю и Вас, но хочу, чтобы Вы, Ваш сын и все эти оставшиеся уважали наших матерей также, как мы сами. И тогда все встанет на свои места.
А что станет потом со мной, я разберусь сам, – выдохнул Арсен, чувствуя, что кружится голова.
– Вы меня извините, я должен прилечь, – держась за спинку кровати и присаживаясь, закончил он, – всего Вам хорошего. Мариам-ханум поклонилась и безмолвно вышла из комнаты. Выглянув в окно, Арсен увидел Сеид-хана, кинувшегося к матери. Она даже не повернулась в его сторону и отвернувшись от него, шла в сторону КПП.
Прошло еще два дня, и к Арсену забежал радостный Сабир:
– Юрку выпустили, машина уже на КПП стоит! – вскрикнул он, – аллах нам помог!