Апогей
Шрифт:
Когда Аман сказал, что всегда будет рядом, он конечно же имел в виду не физическое присутствие. Я могла не видеть его, быть так далеко, как это вообще можно в пределах его дома, и мучиться от одиночества. Мне нужен был мой мужчина и днем, и ночью… особенно ночью. И утешала меня лишь мысль, что он чувствует то же самое. Возможно.
В данный момент я находилась в палатах мадам Бланш. Прошла уже неделя, как я посетила эту обитель Хроноса, но не изучила и пятую часть сего царства. Апартаменты мадам Бланш были самыми большими в особняке, ее вневременная коллекция занимала весь четвертый этаж. И, кажется, женщина чувствовала себя, как рыба в воде, в окружении воспоминаний.
Огромные
— Ван Гог? — Не веря прошептала я, остановившись перед картиной с цветами миндаля.
Мадам улыбается, начиная рассказывать о бедном, непризнанном гении, чей талант она распознала с первого взгляда. И она выглядит невероятно счастливой, предаваясь воспоминаниям, делаясь впечатлениями, рассказывая о таинственном прошлом, которое манит меня.
Госпожа Бланш любила свое «барахло», как мать любит дитя. Для нее эти вещи являлись драгоценную частью ее души, потому она так оберегает и лелеет их. Она частенько говорила о том, что в этом «мусоре» уже нет никакого смысла, и что если бы люди чуть больше интересовались искусством, а не вопросами выживания, она пожертвовала бы свое собрание какому-нибудь музею…
— О, сколько раньше было музеев, ma cherе. — Любила повторять мадам. — Даже музей телесных наказаний, и тот был. А посмотри на это… — Она изящным жестом обводит свои шкафы и стеллажи, заполненные старыми платьями, заставленные сувенирами и драгоценностями. — Оригиналы книг именитых писателей, полотна рук выдающихся художников, драгоценности работы лучших ювелиров, платья от самых модных портных своего времени. На этих полках, в этих ящика — не вещи, а маленькие крупицы эпох, самой жизни.
И я хожу, смотрю, трогаю, пока из старинного граммофона льется разбавляемая шипением «ария Царицы Ночи».
— Мария Каллас, ma cherе. — Закрыв глаза, мадам покачивается в кресле-качалке. — Это был триумф. Когда прозвучал последний аккорд, весь зал встал, рукоплеща.
Я застываю перед большой стеклянной витриной, под которой на красном бархате аккуратно разложены броши, ожерелья, браслеты и кольца.
— Это от поклонников. — Усмехается мадам, когда я озвучиваю свое удивление по поводу того, какие прекрасные вещи дарил ей ее супруг. — И опережая твой вопрос, да, от человеческих.
И как на это смотрел ее муж, интересно.
— Ему нравилась эта игра. — Лукаво улыбается мадам, плавно поднимаясь из кресла. — Времена были другими, мы были аккуратными, но иногда позволяли себе шалости. Мы могли путешествовать из города в город, из страны в страну годами, представляясь выдуманными именами и раскидывая деньгами направо и налево. То, как смотрели на нас в «высшем обществе»… о, словами не передать, ma cherе. Мы были богами. И я блистала… как хороша я была тогда. Как хороша… все мужчины были у моих ног. — Она кидает на меня озорной взгляд той далекой мадам Бланш. Взгляд, который как раз таки сражал наповал ее поклонников. — Засыпали меня комплиментами, цветами, подарками, стараясь чтобы один был дороже другого. Смешно, право, наблюдать это желание мужчин постоянно мериться друг с другом силой, богатством, эрудицией, красотой своей женщины. Николас забавлялся, смотря на них…
— Неужели он не ревновал? — Недоуменно спрашиваю я, разглядывая крупные алмазы, рубины и сапфиры.
— В этом не было смысла. — Мелодично рассмеялась мадам. — Я принадлежала лишь ему, а они были всего лишь людьми… — Она осеклась, обращая свое лицо в мою сторону. — Надеюсь, ты не принимаешь мои слова на свой счет? Ты стала частью нашей семьи, перестав быть «просто человеком». Хотя, я убеждена, что ты никогда им и не была. — Я молчу, а госпожа дома Вимур убирает граммофонную иглу и переворачивает пластинку. — То, как смотрит на тебя мой сын доказывает это в очередной раз… Именно такой взгляд я хотела бы получить от Николаса, когда очередной болван ползал передо мной на коленях, предлагая стать моим рабом. Но за все время, что было у нас… ни одного раза он не приревновал меня. А я, честно признать, желала бы увидеть муки ревности этого мужчины. Иногда его уверенность в себе раздражала… — Кажется, мадам уже забыла про меня, погружаясь в пучину воспоминаний. — Он словно знал, что лучше я не найду. Просто потому что природа еще не создала мужчины лучше, а мне посчастливилось назвать его своим. И действительно, ухаживания всех самых внимательных и умелых кавалеров, я предпочла его черствости. Но я бы хотела, чтобы он чувствовал то же самое по отношению ко мне, чтобы хоть раз посмотрел на меня так же, как я смотрела на него… — Она надолго замолкает. И, очнувшись, вскидывает на меня взгляд, уже успевший стать беспечным. — Ох, не думаю, что душевные терзания древней старухи интересны тебе, мой друг.
Напротив. Ее душевные волнения мне были не просто интересны, а необходимы. Теперь я понимаю, что безразличие — не приобретенная со временем душевная черта, а наследственный признак, который Аман получил от своего отца в комплект к синим глазам.
Размышляя о своем мужчине, я не могу заставить сердце петь чуть тише. Задумчиво касаюсь пальцами своих губ, к которым Аман не прикасался всю неделю. Мое тело скучает без него… однако, не так сильно, как душа.
— Ох, ma cherе, что же случилось у вас? — Видимо, выражение моего лица не оставило альтернативы. Мадам подходит ко мне, беря за руки. — Я же вижу… вы повздорили?
— Повздорили? Нет. — Усмехаюсь я, стараясь выглядеть беспечно. — У нас все хорошо…
— Однако?
Тяжело вздыхая, я возвращаю взгляд на подарки поклонников неповторимой Бланш.
— Однако Аман не воспринимает меня всерьез. — Бормочу я, сильно хмурясь. — Ему кажется, что мои желания — просто мимолетный, глупый каприз ребенка. Но… видит Бог, это не так.
— Расскажи мне. — Мадам ведет меня к креслам, выглядя при этом как заботливая свекровь. — Ты должна рассказать мне и, не будь я его матерью, если не помогу вам помириться.
— Со всем уважением, не думаю, что тут может помочь чей-то совет… — Покривив губы в невеселой улыбке, говорю я. — Ваш сын просто не хочет меня слушать. Он может уступить мне в мелочах, но в том, что для меня по-настоящему важно… тут его решение — закон и для меня тоже. Я все чаще чувствую себя не его женщиной, а просто еще одной из его клана.
Кем-то вроде Лизы, да? — подсказывает подсознание, получая смачный пинок при этом.
— Не понимаю, мой друг. — Мадам продолжает поглаживать меня по ладони, как любила делать это в прошлом. Но теперь я уверена, что до клыкастых выкрутасов дело не дойдет. — Тебе лучше повести свою историю с самого начала…
Стеснительно прикусывая губу, я кидаю взгляд на Бланш, и она поощряюще кивает.
— Он запретил мне сдавать кровь…
— Ох, милая, это не удивительно. — Смеется женщина, явно намекая на то, что моя тревога — ерунда, выстроенная из ничего. — Мой сын жуткий собственник, и вряд ли кому-нибудь позволит покуситься даже на маленькую частицу тебя. Я же рассказывала тебе, как он смотрел на нас, когда мы впервые попробовали твою кровь за общим столом. Он уже тогда…
— Дело не в этом. Собака на сене? Нет, это не тот случай. — Качаю головой я. — Он сам не хочет меня в этом плане, понимаете? Неделю назад я заставила его выпить из меня… мне просто… нужно было знать, что на этот раз это буду я, а не любая другая из «золотой коллекции». А он отправил меня к Мелчиоре, отшатнувшись, как от прокаженной. А потом, на следующий день сказал, что это никогда больше не повторится.