Апокалипсис от Кобы
Шрифт:
Она еще что-то рассказывала про свою хозяйку, с такой же «любовью». Но я уже плохо слушал. Я смотрел на все эти сокровища и подсчитывал. Можно было выручить состояние! По моему лицу она почувствовала неладное. Испуганно посмотрела на меня. Я сказал ей правду:
– Ты должна быть сознательной. Все это пойдет на оружие для новой Революции. К власти придут такие же, как ты… Потерпи! Завоюем власть и тогда с тобой расплатимся щедро.
Нельзя сказать, что я вел себя честно, но Революция требовала. Как же она меня честила, несознательная, бедная барышня. Даже бросилась драться. Пришлось
Возвращение Кобы
Скорости Революции… За день она проживает столетие. Так что зря старались Шульгин и Гучков. Даже жалкому Временному правительству, назначенному Думой, стало ясно: нового царя быть не может. Да и старого, так покорно согласившегося отречься, нельзя было оставить на свободе. Я точно знаю, они клятвенно обещали Романову отправить его с семьей в Англию. Но пришлось им отправлять их под домашний арест в Царское Село. И вчерашних своих знакомцев, царских министров, таких же господ, как они, поселить в казематы Петропавловки.
Сделать все это заставили правительство Совет и господа меньшевики и эсеры, бывшие там в комфортном большинстве. Они не понимали, что ускоряли, разгоняли Революцию на свою голову!
Как ярко светило в те дни мартовское солнце! Но уже где-то зарождался шторм, невиданная буря. Все старое должно было быть низвергнуто. На вершины готовились подняться новые гиганты, которые при падении окажутся жалкими карликами и погибнут в крови истинной русской Революции.
Освободив место для одного.
Я ехал на вокзал. По весеннему Петрограду, залитому столь редким здесь ослепительным морозным солнцем. Встречать друга Кобу. В воздухе стоял запах гари. Догорали, дымились, тлели остовы полицейских участков, охранных отделений…
После моих настойчивых просьб Чхеидзе выделил для встречи два автомобиля. Вот и все. Никакой официальной делегации от Совета не было. Пришли встречать поезд немногочисленные петроградские большевики, к счастью, тотчас обросшие толпою зевак.
Поезд с туруханцами подходил к станции. Толпа не знала, кого мы встречаем, и не понимала, кому мы приветственно кричим. Но тогдашней петроградской толпе хотелось одного – митинговать. Услышав знакомое – про «жертвы проклятого царского режима и героев великой Революции», народ дружно орал: «Да здравствует!»
Вот так приветственным ревом встретил Петроград вчерашних политических заключенных и среди них – моего друга, безвестного неудачника Кобу…
Я и сейчас вижу, как он первым сходит с поезда – в валенках, в черном пальто и круглой фетровой шляпе с жалким узелком в руках. Темное лицо его стало еще старше. Первый раз за тридцать восемь лет Коба был награжден столь шумными аплодисментами. Он испуганно, как-то затравленно озирался.
Вслед за ним под ликование зевак из поезда появились остальные туруханские ссыльные и главная знаменитость – Каменев. Помню, как Каменев, импозантный, с бородкой, о чем-то говорит с Кобой…
Тут Коба спохватывается и начинает рыться в узелке. Потом торжественно передает Каменеву… носки!
– Не надо, – улыбается Каменев. – В Петрограде не холодно. – И великодушно возвращает носки Кобе.
(В это время повсюду перестали топить – и в поездах тоже. В вагоне было пронизывающе холодно. Бедный мой друг, так и не привыкший в ссылке к холоду, мучился, мерз. Тогда Каменев отдал ему свои единственные теплые носки.)
– Спас ты меня, друг, спасибо. – Коба целует Каменева влажными губами…
Кто бы мог представить, что вот этот полузамерзший, несчастный Коба расстреляет почти всех встречавших его на перроне. И самого Каменева, с которым целовался, и его двух сыновей и жену. Она была тут же, на вокзале, эта барственная дама. Сестра Троцкого…
Сколько раз потом мне придется вспоминать историю Революций и столько же раз – вопль на гильотине несчастного французского революционера: «Революция – бог Сатурн, пожирающий своих детей. Берегитесь! Боги жаждут!» Но про это «Берегитесь!» мы забыли. Мы почему-то были уверены: история, как смерть, нас не касается. Она про других. Впоследствии мы будем говорить об этом с Бухариным в камере. Два старых революционера, отправленных третьим – Кобой в революционную тюрьму.
…Уже давно нет Бухарина, давно нет Кобы. А я все живу, не переставая страдать и надеяться…
А тогда жена Каменева строго взглянула на мужа, прервав благодарности Кобы:
– Нам пора.
Но тот сказал:
– У нас с Кобой есть одно важное дельце… А ты, киска, – смешно: он называл киской эту львицу, злую, яростную, волевую деспотку, – бери извозчика и жди меня дома. – И весьма повелительно обратился к Молотову: – Давайте-ка, батенька, садитесь с нами. И указывайте путь. Мы с товарищем Кобой едем к вам в редакцию…
На крыльях автомобилей, выделенных для встречи туруханцев, лежали солдаты с винтовками, исполняя роль новой почетной охраны.
Я, Коба и Молотов теснились на заднем сиденье, сам же Каменев сел рядом с шофером.
– Откуда автомобиль? – любознательно спросил он у шофера.
– Из царского гаража забрали. На ем Николашка ездил. Его хранцуз-шофер обслуживал, нынче он в бегах. Таперича я.
– А где царь? – поинтересовался Коба.
– В Царском под охраной. И вся семейка с ним.
– Надо же… – прыснул в усы Коба. – Трудно привыкнуть после Курейки – ездить царем…
Несмотря на морозец, на улице было множество людей. Из многих кафе прямо на тротуар были вынесены столики, за ними сидели солдаты с красными повязками, пили чай с калачами, хрустели сахаром вприкуску. «Спасителей Революции» было положено бесплатно поить чаем. Несмотря на утро, по улицам уже брели толпы вооруженных и безоружных людей. И эти толпы все время пели. Революция очень музыкальна. Революционные песни сменялись криками «ура!», крики – революционными песнями. У этих горланящих, еще вчера слоняющихся без дела толп теперь появилась внятная, счастливая цель – искать «народных палачей – полицейских и жандармов» и «окопавшихся контрреволюционеров». По всей столице шли теперь устроенные нашим Советом обыски и аресты представителей прежней власти.