Апокалипсис в мировой истории. Календарь майя и судьба России

Шумейко Игорь Николаевич

— Это так, ваше величество.

— Какова разница с моим?

– [Ее корабли] обладают силой и мощностью, с которой они пробиваются через великий океан и бурные моря.

— Как они устроены?

— Искусно, они острокилевые, не плоскодонные и их обшивка настолько толста, что ее невозможно пробить пушечным выстрелом(…)

Еще этот флот часто увязывают с известным планом Ивана Грозного перебраться на ПМЖ в Англию. Попадалась мне и работа, где оспаривалась плоскодонность этого флота как «русофобский вымысел Горсея». Хотя, если глянуть на место сосредоточения этой удивительной эскадры — Вологда… до Белого и Балтийского морей — только волоком, для чего плоскодонные суда как раз более приспособлены. А вот что дальше стало бы с этими разукрашенными речными гигантами? —

Темная история. Отвечая своим студентам, я часто говорю: лучшие царствования в истории России, это — Александра Третьего и Ивана Грозного, до разгона Избранной Рады и смерти царицы Анастасии. А худшее царствование — это Ивана же Грозного, после разгона Рады и смерти царицы… Тогда-то и грянул один из «русских Апокалипсисов», спасения в котором царь чаял в Опричном дворце, отстроено по «библейскому чертежу».

Конец света 1812 года

Следующий Антихрист, обрушившийся на Россию, Наполеон, несколько лет перед этим упорно нанизывал на себя новые и новые апокалиптические признаки. Во-первых, на нем багровым отсветом лежало буйное десятилетие французских революционеров, атеизм, террор, новое антицерковное летоисчисление («брюмеры», «термидоры»…), гильотина. Хотя он-то как мог и умерял те крайности, врачевал «язвы». Вторым признаком Антихриста считали необычайную военную удачливость Наполеона. Тогда ведь и всякое искусство, уходящее за привычные пределы, объяснялось сделкой с дьяволом. И Николо Паганини подозревался — слишком виртуозен, и Жанна д’Арк, и Микеланджело.

Интересно, однако, сопоставить: все лучшие знаменитейшие полководцы христианского мира: Густав Ваза, Фридрих Великий, Тюрен, Конде, наши Румянцев и Суворов — показывали величайшее искусство, рисуя на картах свои маленькие шедевры, но…именно, что «маленькие». Христианская эра, словно наложила на все войны некую систему ограничений, кодекс, вроде недавнего «Договора об ограничении стратегических наступательных вооружений». Такие походы, чтобы стрелочки на полглобуса… стирание и создание империй — все это осталось в гомерической эпохе Александров Македонских, Цезарей. А в Христианскую эру подобные походы — дело язычников, нехристей: Атиллы, Чингисхана, Тамерлана.

Наполеон впервые вышел на тот древний языческий масштаб войн, но главное, говоря по-современному, «европообразующее государство», Священную Римскую империю — уничтожил именно он. «Повелитель мира», или просто нарушитель «европейского равновесия», он был всем непривычен, внемасштабен, и даже Гете (публично) пробормотал что-то с намеком на божественность, сверхреальность Наполеона. Таковы были предпосылки.

Вообще, 1812 год — один из самых ярких русских «Апокалипсисов», выявляющих суть народного характера. В церквях простолюдины слышат проповеди об Антихристе — ранее ни один агрессор не «поднимался» на такую ступень. Интеллигенция, редко посещавшая церкви, иронично относившаяся к проповедям «батюшек», занялась в кабинетах своими собственными вычислениями. Но… действенность, жертвенность, геройство объединили тогда всех.

А по поводу тех интеллигентских вычислений — наш гений Лев Толстой, «Война и мир», том третий:

«Пьеру было открыто одним из братьев-масонов следующее, выведенное из Апокалипсиса Иоанна Богослова, пророчество относительно Наполеона. В Апокалипсисе, главе тринадцатой, стихе восемнадцатом сказано: «Зде мудрость есть; иже имать ум да почтет число зверино: число бо человеческо есть и число его шестьсот шестьдесят шесть».

И той же главы в стихе пятом: «И даны быта ему уста глаголюща велика и хульна; и дана бысть ему область творити месяц четыредесять два». Французские буквы, подобно еврейскому число-изображению, по которому первыми десятью буквами означаются единицы, а прочими десятки, имеют следующее значение:

abcdefghik.. 1..m..n..o..p..q..r..s..t.. u…v w.. x.. y.. z

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 20 30 40 50 60 70 80 90 100 110 120 130 140 150 160

Написав по этой азбуке цифрами слова L’empereur Napoleon, выходит, что сумма этих чисел равна 666 и что поэтому Наполеон есть тот зверь, о котором предсказано в Апокалипсисе. Кроме того, написав по этой же азбуке слова quarante deux (сорок два по-французски. — И.Ш.)то есть предел, который

был положен зверю глаголати велика и хульна, сумма этих чисел, изображающих quarante deux, опять равна 666, из чего выходит, что предел власти Наполеона наступил в 1812 году, в котором французскому императору минуло 42 года. Предсказание это очень поразило Пьера, и он часто задавал себе вопрос о том, что именно положит предел власти зверя, то есть Наполеона, и, на основании тех же изображений слов цифрами и вычислениями, старался найти ответ на занимавший его вопрос. Пьер написал в ответе на этот вопрос: L’empereur Alexandre? La nation Russe? Он счел буквы, но сумма цифр выходила гораздо больше или меньше 666-ти. Один раз, занимаясь этими вычислениями, он написал свое имя — Comte Pierre Besouhoff; сумма цифр тоже далеко не вышла. Он, изменив орфографию, поставив z вместо s, прибавил de, прибавил article 1е и все не получал желаемого результата. Тогда ему пришло в голову, что ежели бы ответ на искомый вопрос и заключался в его имени, то в ответе непременно была бы названа его национальность. Он написал Le Russe Besuhoff 51» и, сочтя цифры, получил 671. Только 5 было лишних; 5 означает «е», то самое «е», которое было откинуто в article перед словом L’empereur. Откинув точно так же, хотя и неправильно, «е», Пьер получил искомый ответ; L’Russe Besuhof, равное 666-ти. Открытие это взволновало его. Как, какой связью был он соединен с тем великим событием, которое было предсказано в Апокалипсисе, он не знал; но он ни на минуту не усумнился в этой связи. Его любовь к Ростовой, антихрист, нашествие Наполеона, комета, 666, Pempereur Napoleon и l’Russe Besuhof — все это вместе должно было созреть, разразиться и вывести его из того заколдованного, ничтожного мира московских привычек, в которых, он чувствовал себя плененным, и привести его к великому подвигу и великому счастию (…)»

Вообще говоря, роману«Война и мир» посвящено бессчетное количество исследований и везде тема масонства Пьера Безухова освещена с должной корректностью. Яне хочу специально вводить графа Толстого в контры с такой внушительной организацией, но вместе с тем мне кажется важным и очень интересным один до сих пор пропускавшийся исследователями поворот сюжета. Пьера пригласили в дом его покойного наставника Иосифа Алексеевича (как можно понять из романа, одного их ведущих масонов в тогдашней России), разобрать его книги. Впитывая всю мудрость покойногоучителя, он по прежнему напряженно занимается вычислениями — «идентификацией Наполеона» и обдумывая план своего покушения на «Антихриста», приносит пистолет.

Потом будет плен Пьера Безухова, «сближение с народом», Платон Каратаев… А пока вдруг появляется родной брат пьеровского учителя, спившийся бывший моряк Макар Алексеевич…

«В то время как Пьер, стоя посередине комнаты, рассуждал с собой таким образом, дверь кабинета отворилась, и на пороге показалась совершенно изменившаяся фигура всегда прежде робкого Макара Алексеевича. Халат его был распахнут. Лицо было красно и безобразно. Он, очевидно, был пьян. Увидав Пьера, он смутился в первую минуту, но, заметив смущение и на лице Пьера, тотчас ободрился и шатающимися тонкими ногами вышел на середину комнаты.

— Они оробели, — сказал он хриплым, доверчивым голосом. — Яговорю: не сдамся, я говорю… так ли, господин? — Он задумался и вдруг, увидав пистолет на столе, неожиданно быстро схватил его и выбежал в коридор.

Герасим и дворник, шедшие следом за Макар Алексеичем, остановили его в сенях и стали отнимать пистолет. Пьер, выйдя в коридор, с жалостью и отвращением смотрел на этого полусумасшедшего старика. Макар Алексеич, морщась от усилий, удерживал пистолет и кричал хриплый голосом, видимо, себе воображая что-то торжественное.

— К оружию! На абордаж! Врешь, не отнимешь! — кричал он.

— Будет, пожалуйста, будет. Сделайте милость, пожалуйста, оставьте. Ну, пожалуйста, барин… — говорил Герасим, осторожно за локти стараясь поворотить Макар Алексеича к двери.

— Ты кто? Бонапарт!.. — кричал Макар Алексеич.

— Это нехорошо, сударь. Вы пожалуйте в комнаты, вы отдохните. Пожалуйте пистолетик.

— Прочь, раб презренный! Не прикасайся! Видел? — кричал Макар Алексеич, потрясая пистолетом. — На абордаж!