Аполлоша

Симанович Григорий

Малян вышел. Он не помнил, как доехал до салона. Заперся, выпил две рюмки «Наири» двенадцатилетней выдержки, взял себя в руки. Он не следователь и не сыщик. Он искусствовед, черт побери. Почему он должен…

Ответ пришел сразу: потому что хочется жить.

Он положил перед собой листок бумаги и блокнот, в который по-армянски, еще и с сокращениями, записал, со слов доктора Фасольева, показания этой бабы под наркозом. «Как ее? Любовь Андреевна Алтунина». Стал чертить на листочке схемы. Чертить было нечего. К счастью, позвонил Гукасов. Через полчаса приехал. Худощавый, с проседью, смуглый, с хищным орлиным носом, читающими сквозь стены глазами. У него была мягкая пружинистая походка

человека, владеющего боевыми искусствами или просто спортсмена.

Они виделись пару раз по случаю, знакомы были шапочно. Гукасов сказал, что санитаров не нашли, карету угоняли и бросили, соседи ничего не видели. Но кое-что полезное рассказали. Гоша, которого упоминала тетка, – это Георгий Арнольдович Колесов, живет этажом выше владельца статуэтки, они близкие друзья. Может хранить или знать, кто хранит. Костик с Ферганской, Лукин Константин Ефимович, тоже может прятать или знать. Парень не в себе, со сдвигом. С больной матерью живет, зовут Дарья Акимовна, может знать или видела что-то. Больше никого не установили из постоянных контактов владельца. У него жена умерла, сын погиб в автомобильной катастрофе… Он алкаш, но бывший, в последнее время замечен не был. Ни с кем, кроме соседа Гоши, не общается на регулярной основе.

– Чего ждать! – Малян аж вскочил от нетерпения. – Следим за квартирой один день и входим. На этот раз без санитаров.

– Уже следят. – Гукасов выпустил струю сигаретного дыма в сторону открытого окна. – Люди какие-то. Двое в наружке посменно, а третий то у него торчит, то отъезжает.

– Так он заявил в ментуру? Этого Игната ищут, а его сторожат? Плевать! Надо действовать.

– Не порите горячки. Он не заявлял. Розыскного дела нет – мы проверили.

– Тогда почему наблюдение за подъездом? Его что – охраняют?

– Я не знаю. Это не менты. Какие-то люди со своим интересом.

– У них свой, у нас свой. Время поджимает.

Гукасов нехорошо улыбнулся.

– Не поджимает, а прижимает. Простите, Роберт, но мне известно, что время неумолимо сжимает ваши… чресла. Ваши, но не мои. Я же знаю любимые методы Хозяина. Я профессионал и сломя голову действовать не буду. Надо сперва разобраться. Предлагаю работать по плану.

План предполагал как минимум три дня изучения объектов, слежку, поиск дополнительной информации. Малян согласился. Но буквально через час его охватила паника. Три дня бездействия из отведенных семи. А если не эти трое владеют статуэткой или информацией? Что дальше? «Уйдет драгоценное время. Приблизится час расплаты. Нет, медлить нельзя. Черт с ним, с Гукасовым. У меня свои полномочия».

Но начать он решил с того Костика с Ферганской, который со сдвигом. Про него тетка после укола сказала, что он якобы знает про какие-то чудесные свойства статуэтки и делал запись на диктофон. Это кое-что. Надо начать без насилия и не ставя в известность Гукасова. Охраны там, надо полагать, нет.

Он придумал ход. Это была игра ва-банк. Успех сулил реабилитацию и благорасположение Хозяина лично к нему. Он считал себя отличным психологом и придумщиком тонких комбинаций. Номер домашнего телефона, пробитый по базе еще до провала, у Роберта имелся.

Он договорился с доктором Фасольевым – Мозговедом, сославшись на санкции Хозяина. Водителем назначил Додика: если взять на понт не удастся, для силового варианта бывший борец, да еще единожды проколовшийся, вполне подойдет.

На следующий день с утра он позвонил, попросил Дарью Акимовну.

– Она еще спит. А кто спрашивает?

– Беспокоит бывший сослуживец Оболонского Игнатия Васильевича. А это Константин?

– Да, он слушает.

– Здравствуйте. Меня зовут Хорен Михайлович. Мы с Игнатием служили

вместе, в одном ансамбле работали, дружили, хотя я младше его намного. Потом очень редко общались. А тут две недели назад Игнат мне позвонил и обратился с просьбой. Очень, знаете ли, Константин, странная просьба. А теперь он пропал. Не отвечает на звонки. Только дальше я вам по телефону рассказывать не хотел бы. Это ведь он дал мне номер Дарьи Акимовны и ваш. Сказал, что полностью вам доверяет и в случае чего надо к вам обратиться. Если можно, я хотел бы заехать, рассказать и посоветоваться, что мне делать.

После небольшой паузы Малян услышал ожидаемое «приезжайте, пожалуйста, хоть сейчас». А потом неожиданное: «Костик дома, мама болеет, он за ней ухаживает».

Теперь паузу вынужден был сделать Малян, сбитый с толку. Но недаром тренировал он мозги на комбинациях и непредвиденных поворотах. «Со сдвигом малый. Это он про себя. Может, оно и к лучшему».

Малян «записал» адрес, уточнил, как подъехать. Сунув в карман фальшивый паспорт на имя Багдасаряна Хорена Михайловича, Роберт сел в дожидавшуюся у подъезда машину с подельниками и через час звонил в обитую потрепанным дерматином дверь на первом этаже захолустной девятиэтажки. «Опель» с Фасольевым и Додиком припарковался в ста метрах от дома, с видом на подъезд.

Костик оказался внешне малопривлекательным, курносым юношей с глазами навыкате какого-то неопределенного цвета. Губа едва закрывала край верхней десны, а верхний ряд зубов нуждался в починке. В остальном же с первых минут он проявил себя как вполне нормальный, разумный юноша с такою вот странной формой речи – о себе в третьем лице.

– Извините, мама отдыхает, она больна. Пройдемте на кухню.

Они уселись за маленький стол, накрытый незатейливой клеенкой. Малян достал паспорт.

– Вот. Чтобы вы не подумали, что я самозванец какой-нибудь.

Утист мельком взглянул на документ.

– Это лишнее. Костик не сомневается. Рассказывайте.

– Да рассказ-то короткий. Но странно все. Он попросил забрать у него на время и сохранить какую-то бронзовую статуэтку. Сказал, что это самая дорогая память о предках. Сказал, что ему грозит опасность из-за этой статуэтки. В подробности не вдавался. Еще сказал, что не может отдать ее своему близкому другу Георгию, чтобы не подвергать его риску. А про наши с ним, с Игнатом, отношения никто дознаться не сможет. Я, конечно, согласился. Договорились встретиться на следующий день в пять после полудня на ВДНХ, у знаменитого фонтана Дружбы народов. И вдруг вечером, накануне, звонок. Ничего не объясняет, встреча, говорит, отменяется. Если, говорит, я не позвоню и сам не откликнусь, обратись к Дарье Акимовне или к Костику – так он вас назвал. Они будут знать, где статуэтка. Они обязательно скажут, где она. Возьми ее и спрячь в надежном месте. Если я не объявлюсь через два месяца, значит – меня нет на свете. Отнеси ее в музей, отдай государству. Вот, собственно, и все.

Костик слушал, глядя на гостя обычным своим неподвижным взором. Малян не обнаружил никакой реакции на свой рассказ. Полная бесстрастность, даже, казалось, отсутствие интереса. Когда Малян закончил, Костик встал, извинился и вышел в соседнюю комнату. Вернулся через пару минут.

– Костик посмотрел, как мама… Она спит. Она теперь много спит. Это после лекарства, это хорошо. Значит, боли нет. – И почти без перехода: – Костик не видел статуэтку, но знает про нее. Она изображает древнегреческого бога солнца Гелиоса. Игнатий Васильевич дорожил ею. Но Костику ничего не известно о ее местонахождении. Он также не знает, где Игнатий Васильевич. С тех пор как мама заболела, Костик его не видел, с ним не разговаривал. Мама тоже.