Апология

Алейник Александр

20 июня 94

КИНОТЕАТР «ВСТРЕЧА»

I

Ночь облегла, колеблется неба каштановый бархат,на дребезжащем троллейбусе едем вдоль черного парка.Окна в молочном наросте греются нашим дыханьем,плещут туманные крылышки каторжного уюта.Плохо стоять в темноте деревьям посмертным изданьем.Жизнь в переулках гремит битой посудой.

II

Месяц декабрь и железный мороз нелюдим.Если есть человек — он как мы,он бредет через срезанный сон, через вежливый дым.Он в тяжелой одеждепокроя Усть-Кут и Нарым.Он руки засунул в карманыи кажется всех потерявшим.Он держитдыхания образ туманный,чуть влажный,папиросным цветком голубым.Есть у него два

билетасинего цвета,типа «мне Родина снится»,один он кому-то продаст,если нет — он шапку положит на свободное рядом сиденье.Тепло его головыулетучится в сумраке млечном,по которому скачут убийцыи свистят безопасные пули.

III

У кассирши стрелковые были перчатки без пальцев,она хорошо отрывала билеты.Обращенье к мужчинам: «Мужчина!»,а к женщинам только «гражданка…»Глаза — два пограничника на советско-монгольской границе.… прыйтулив к каменюге Павло карабин:— Спасибо, Джульбарс, шо прийнес мне зеленую эту хвуражку,пусть клыками помял козырек,дай, красавица, белую ляжку,для тебя я припас пузыреки надраил гвардейскую бляшку.…Розенбаум зудит, что «продрог»…Юнга тщательно производит отмашкуи мелькает-мелькает над палубой белый флажок.

янв. 90

ПОДВАЛ

Уходит вниз стена в засохших язвахк живущим под землей,в подвалах пахнущих мышами.Свет маленький, как родинка, в окнебесцветные травинки греет.Они укрупненывниманьем настороженным ребенка,боящегося их исчезновенья,потери линий, липкой пустотынеосвещенного пространства,его подстерегающего всюду.На поворотах лестниц затхлый воздухиграет серым черепом своим:то ниточкой гнилой его потянет,а то подбросит, расколов пинком.Что мне мерещится за этим спуском,который, может, быть всю жизнь продлится,кого внизу я встречу?Вот проходитнаполненная временем старуха.Младенец толстый шлепает босыминогами по огромным половицам.И грязный кот, как сморщенная тряпкалежит в углу и сохнет.На меня уставились все трое.Мне хочется уйти отсюда,но лестницы широкие ступеникуда-то провалились. Я впередиду и сразу попадаюв какой-то узкий, страшненький коридор,набитый скарбом, все в чехлах из пыли.Здесь по-другому, кажется, темноот лампочки в янтарной паутине,и двери в клочьях ваты, из клеенкиторчащей, будто когти их скреблиневедомого зверя, но и онне уцелел.

дек. 93

ФАБУЛА

Младенец белый, как сметана,ступал по полу пухлыми ногами.В углу шуршала радиотарелка,прибитая к засаленным обоямв коричневых, клопиных кляксах.И отшуршав, загрохотала басом,в котором цвел металл и назиданье,стране притихшей объявив войну.Был летний день, похожий на другие:ревел с Оки колесный пароход,чтобы ему расчистили фарватер.Чекист, разбивший в кровь шпиону морду,на утомительном (всю ночь не спал) допросе,хлебал из оловянной кружки пивои воблой колошматил по столу,чтоб размягчив ее, потом покушать.Стахановец натруженной рукоюласкал прядильщицу на черноморском пляже.Она ему разглаживала кудри,не зная, что его жена в июледевочку родит, Марусю,а ныне ждет ответа на письмо,предполагая, впрочем, что гуляетее кудрявый сокол, или запил,хотя, скорей гуляет с кем, кобель!Светило солнце. В поле колокольчикпокачивал лиловою головкой.К нему прижалась белая ромашкапод тяжестью гудящего шмеля.В прозрачной синеве свистели птички.Мужик, попыхивая самокруткой,глядел на небо ясными глазами,выискивая признаки дождя.

23 февр 94

ОРФЕЙ

Я удивляюсь тому, что тебя еще помню,как аденоидов в детстве кровавые комья,тащат из горла щипцами над кафелем в бурую клеткупальцы врача в волосках, остальное кануло в лету.Ты же осталась, какой мне казалась,как на веках зрачки у Марии Казарес*,вниз

опускает ресницы, сама надзирает за нами,как мы на фурках летим, воздух хватаем губами,в узкую улицу лет, то есть в гулкие будни,встретимся, не уцелев, в голосе струнных орудий,жизнь зазубрив назубок, зауськанный зуд ее, резус.Свист в перепонках стоит — стеклом по стеклу, по железу…

июнь 93

*Мария Казарес играла Смерть в фильме Жана Кокто «Орфей». На ее веках были нарисованы вертикальные зрачки; она ими видела.

ГЕРОЙ

Я не жил в городе,где разводят мосты,где пейзаж не портитдаже конус трубынад красным заводом,там поворачивает каналмармеладную воду,унося из окна чей-то взглядпроверяющий: «Я — жив.Я вижу ныряющийпод скулу баржиржавый катер». Так,примерно,должен думать герой, отходяот окна в трехмерныйзыбкий мрак,неизвестно куда.

июнь 93

ЧЕРНОВИК

…на разутых плюснах отплеснулась от снаей тут холодно ропщеткакого рожна я должна быть нежна ни сестра ни женачто хлопочешьбессонный колобродишь колотишься время ушлохорошо отболело отбилось от стадалюдей и минут в только шепот и шоктолько шепот и шок от распадасвязей с Азией той желторозовой больною землейглиной липкой длинной равниной долиной убогойстановящейся к утру сплошною золойс догорающей в ней дорогою дорогойкто над нею трубит кто на бледной кровичертит кровью червленой горящейнамокает рукав и немеет рукаокропить помещенье и — в ящик.

апр. 94

УТРО

Начинается утроперламутровым перебором минут,и ныряющей уткойпадает облако внизсерой, перистой грудкой.Сновиденья смыкают, как части рассудка,ту и эту страну.Начинается утро —садок выпускающий птиц,треугольными лицами раздвигающих воздух, спадающий ницк первым прохожим, шагающим гулко.Так дворысосчитают шаги, шорох, шарканье, скрежет подковок.Как проветрены улицы, даже те что стары,даже те что с крестами церковок.Поднимай же себя, смешной человек —близнеца своей тени крестовой,по биению спрятанных кожею реккровных, сложенных снова.Я увидел, запомнил твой выдел, лицо,я собрал тебя в новые звенья.Начинается утро кольцо за кольцом —узнаванье — движенье — забвенье.

апр. 94

ПОРТ

В. Гандельсману

Как зябнущий воздух был нужен, был жалок,заужен в недужных портовых кварталах,он жался под тонны бетона, к каркасамскрежещущих кранов, к железу без мяса.Там пахло подвалом и кислой водою,там ночь голодала, питаясь слюдою.Горели софиты и оба буксиракрутили баржу и базарили сипло.Там цепи ржавели, душившие кнехты,к груди сухогруза прижавшись заветной,держа его жестко, короста аж слезлас шпангоута бурого, с трубок железа.Я видел все это из чрева трамвая,он бег замедлял здесь, потом, наддавая,взбирался на спину дрожавшего мостаи порт раскрывался, как ржавая роза.Я помню, как свет проходил осторожно,прикованный к ветру, как к тачке острожнойтоской пробужденья в пейзажах унылых,у ртутной воды на мазутных стропилах.Как там поднимаются лица с подушекза окнами в локонах тюлевых кружев,и как там не хочется из одеялавысовывать руки, вставать, жить сначала.

апр. 94

x x x

Смерть не имеет значенья. Клейкая крышка черна.Ходишь по вечерам к ней в заочную школу,парта другими старательно иссечена —так высекали на стеллах глаголы.Жизнь не имеет значенья. Это то что забыл,несколько правил простых досконально усвоив,и расточив на урок ученический пыл —что от нее — принимаешь спокойно.Если значенье чему-то еще придавать —пусть это будут слова, слова на бумаге,те что мерещатся утром неясно, едва,в кровь проникая потом из воздуха, света и влаги.