Апостолы Революции. Книга первая. Лицедеи
Шрифт:
– Готово! – Колло с шумом отодвинул стул и встал. – Ты идешь, Сен-Жюст? Антуан! – позвал он от дверей. – Чем ты там зачитался? – весело спросил он, когда Сен-Жюст, сунув письмо в карман, последовал за коллегой.
– Так, ерунда, – выдавил из себя председатель Конвента, проклиная и свое председательство, и общество Колло, и желая лишь одного – остаться в одиночестве, чтобы все хорошенько обдумать.
Но впереди было пять часов заседания. Пять бесконечных часов.
4 вантоза II года республики (22 февраля 1794 г.)
Заседание Конвента закончилось
Мокрый утренний снег прекратился, и непредсказуемая парижская погода позволила даже прорезаться робкому лучу солнца. Кто бы мог подумать, что небо, третью неделю затянутое серой пеленой, способно одарить погрустневший город солнечным светом! Барер с удовольствием вдохнул свежий вечерний воздух, предвестник скорой весны, и неторопливым шагом направился вдоль Сены к острову Сен-Луи, где на набережной Анжу, сразу же за мостом Мари, жила его прекрасная возлюбленная.
Зная, что послеобеденные часы она проводит дома, Барер толкнул чуть приоткрытые входные ворота, пересек прямоугольный двор, где справа от входа располагалась конюшня, в которой хозяйка держала пару дорогих лошадей и нарядный экипаж, и вошел в прихожую. Тишина, царившая там, удивила Барера. Оглянувшись по сторонам в поисках прислуги, всегда встречавшей гостей, он громко позвал:
– Гертруда!
Второй раз повторять не пришлось. Женщина чуть за пятьдесят, плотная и крепкая, с грубоватыми чертами лица, вышла на крик, вытирая заплаканные глаза, и, увидев Барера, снова разрыдалась.
– Что случилось? – нахмурился он. – Плохие известия от сына с фронта?
– Нет-нет, гражданин Барер, – замотала она головой, не отнимая платка от лица. – У нас беда. Мадам арестовали… – она хотела еще что-то добавить, но рыдания вновь захватили ее. – Боюсь, что и за мной скоро придут… – продолжала она, всхлипывая. – Все разбежались. А мне куда идти? Да и дом должен кто-то стеречь…
– Как арестовали? – ошарашенно пробормотал Барер. – Когда? Кто? Кто посмел? – он помолчал, недоуменно оглядывась, чтобы понять, что в происходящем показалось ему наиболее подозрительным, и спросил, наконец: – Почему же не опечатали имущество?
– Не знаю, – замотала головой Гертруда. – Пришли вчера утром, мадам еще была в постели, из революционного комитета секции. Сам председатель явился! Мадам сперва решила, что это ошибка, потребовала приказ. И когда увидела бланк Комитета общественного спасения, беспрекословно последовала за жандармами, сказав мне, что вернется через несколько часов. И вот уже второй день ее нет, гражданин Барер! – Гертруда опять зарыдала. – Что же это происходит? Неужели мадам уже нет в живых?!
– Не говори ерунды! – приказал Барер. – Я постараюсь все уладить. В какой тюрьме ее содержат?
– Не знаю.
– В приказе об аресте должно быть указано место заключения.
– В самом деле? Наверное… Если вы говорите… Только кто же посмотрел на это? Мы были так напуганы, гражданин Барер! Мадам надо было подать одеваться. Поднялся такой переполох.
– Плохо, – пробормотал Барер. – Это существенно упростило бы дело. Что было изъято при обыске?
– Каком обыске? – удивилась Гертруда, шумно высморкавшись в платок. – Не было никакого обыска.
– Как не было? – нахмурился Барер.
– Да так, не было. Жандармы во главе с председателем революционного комитета увели мадам – и все.
– Интересно… – Барер в задумчивости почесал лоб. – Очень интересно. Бланк Комитета общественного спасения, говоришь? Кем подписан?
Гертруда развела руками и отрицательно покачала головой. Барер помрачнел.
– Ладно, – наконец, проговорил он, – посмотрим, что можно сделать. Если будут новости от мадам, ты знаешь, где меня найти.
– О, разумеется, гражданин Барер! – обрадованно запричитала служанка, сложив руки в молитвенно-благодарственном жесте. – Храни вас Господь! Спасите мадам, прошу вас! И я беспрестанно буду молиться за вас!
Неприятная история, размышлял Барер, медленно, заложив руки за спину, вышагивая вдоль южной набережной острова Сен-Луи. Арест его прекрасной дамы революционным комитетом секции Братства – еще куда ни шло. Какой-нибудь секционный санкюлот ополчился на богатую барыню и настрочил донос. Дело привычное и, в общем-то, вполне поправимое. Но приказ об аресте, исходящий из Комитета общественного спасения, – совсем другое дело. Речь идет уже не о досадном недоразумении, тут явно замешана политика. Кому-то из Одиннадцати – десяти, поправил Барер, исключив себя из их числа, – понадобилась его любовница. Исключено, немедленно возразил он сам себе. Никто не знает о его связи с арестованной: он никогда не появлялся в ее обществе в светских салонах, ни разу не упомянул о ней при коллегах. И все-таки почему не было обыска, почему не опечатали бумаги? Это стандартная процедура, применяемая к каждому арестованному по декрету о подозрительных. Чем объяснить нарушение процедуры? Не тем ли, что кому-то из коллег нужна информация, которой обладает его любовница? Ерунда, ей ничего не известно о его делах. Они никогда не говорили о политике. Единственное, о чем она может сообщить, так это об освобождениях, которые он время от времени выдавал ее друзьям. Но кто из членов Комитетов не поступал так же?! Бесполезно гадать, рассердился своим мыслям Барер. Ответы на все вопросы можно получить у нее самой, а для этого достаточно лишь увидеть ее. Вот этим сейчас и стоит озаботиться. Знать бы, где ее содержат, и тогда… Что тогда? Явиться в тюрьму и вытащить ее оттуда? Его полномочия позволяют сделать это без малейших затруднений. Полномочия-то позволяют, но существует еще и здравый смысл: что, если арестовавший ее только и ждет, чтобы Барер явился за возлюбленной, подтвердив тем самым их отношения? Нет-нет, действовать открыто означает самому подставить себя под удар. Тут нужна осторожность, и без посторонней помощи ему не обойтись.
Вадье – вот, кто ему поможет! Кому, как не председателю Комитета общей безопасности, отвечающего за политическую полицию республики, ведающего тюрьмами и расследованием преступлений против нации, заняться поисками возлюбленной своего коллеги и друга?! Тогда от Барера не потребуется ничего другого, как сидеть и ждать, когда информация сама придет к нему в руки.
С Вадье его связывала долгая и крепкая дружба, какая только может существовать между двумя хитроумными политиками, осознающими необходимость поддерживать теплые отношения с лидером конкурирующего органа управления. Дружба, за которой стоит интерес, крепче пьяной любви, вернее родственных связей, надежнее идеологического единомыслия. Опьянение любовью улетучивается с такой же быстротой, с какой зарождается, родственники отрекаются и предают друг друга не реже самых ярых врагов, убеждения меняются, а интерес остается, и вместе с ним крепнет основанная на нем дружба. Кроме того, Вадье и Барер обнаруживали поразительное сходство характеров. Беспринципность Барера и его готовность примкнуть к сильнейшему встречала не только понимание, но и уважение Вадье, искушенного политика, поклонявшегося лишь одному богу – Собственной Выгоде. Общей была у них и любовь к роскоши, которой оба окружили себя, ценя тонкую кухню, изящную остановку и досуг в обществе красивых женщин. Несмотря на семнадцать лет, разделявшие Барера и Вадье, они никогда не скучали в обществе друг друга, беседуя о философии, литературе, искусстве, блистая остроумием и эрудицией.
Вадье непременно окажет другу эту пустячную услугу и даже не станет интересоваться справедливостью предъявленных его возлюбленной обвинений. Вадье поможет Бареру только потому, что знает, что Барер обязательно помог бы Вадье.
Глава Комитета общей безопасности занимал второй этаж в четырехэтажном доме недалеко от Люксембургского дворца, до революции принадлежавшего герцогам Орлеанским, а ныне превращенного в политическую тюрьму, где, к слову сказать, содержалось немало депутатов Конвента, попавших под подозрение правительственных Комитетов.