Априори Life 2
Шрифт:
… и этого было достаточно. Я, как сапер, знаете ли. В моей профессии вторых попыток не дают. А если и дают – то это уже ультиматумы. И они, как и перманентная горечь на языке, становятся вынужденной необходимостью, если все еще хочешь жить. Я хотела.
Открыть конверт я решилась только после посадки в столице.
Прохладный весенний ветер проникал в квартиру сквозь приоткрытое окно. Новый день, утреннее кофе, узкая лестница, поворот ключа зажигания и шум мотора, едва слышный, – так работают только новые двигатели. Я глубоко вдохнула запах салона и улыбнулась, подставляя лицо столь ранним лучам солнца. Как, все-таки, хорошо, что утро наступает всегда. Что бы ни происходило за прошедшие сутки, чем бы ни заканчивалась ночь, ты всегда знаешь, что через каких-то четыре, три, два часа ты сможешь встать и начать жить заново. Только в этом, наверное, и можно быть уверенным. Я отчего-то улыбнулась еще шире и плотнее закрыла глаза. В стекло вдруг неожиданно постучали. Я вздрогнула. Больше от внезапности, нежели от увиденного, хотя то, что открылось передо мной тоже вызвало несколько неоднозначные эмоции. Заплывший левый глаз, распухшая губа и сплошной синеватый оттенок всей кожи лица, едва позволяли распознать черты не малознакомого мне человека.
«Неслабо его так отделали. Совсем озверели там, черти».
Он тем временем нервно переминался с ноги на ногу и пребывал в явном нетерпение определенно мне что-то поведать. Сдерживая саркастическую улыбку, я опустила стекло.
– Вы меня подставили! – брызнул он, как только между нами образовалось пространство.
– Выдохни, – парировала я, явно давая понять, что его трогательная лирика меня мало интересует. – Ты передал все необходимое?
– Передал! Но там явно чего-то не доставало, – захныкал он с новой силой. – Эти ребята даже слушать ничего не хотели. Отметелили меня так, будто я себе там что-то скрысил, хотя я даже пакета не открывал. И вы это знаете. Я всего лишь приехал по указанному адресу и сделал, что вы просили, – почему я должен был пострадать? Это не моя вина, что вы там что-то забыли….
«Воистину, чувство юмора Господне неисповедимо», – думала я, выслушивая эти жалкие сопли. «Так осмотреться, в мире полно достойных персонажей».
– … я предполагал, что могут возникнуть внештатные сложности, меня предупреждали, но не думал, что именно я стану потерпевшим…
– Послушай сюда, потерпевший, – раздражение плавно начало брать верх и, я буквально физически почувствовала, как улетучивается мое утреннее настроение. – Хочешь себе работку поспокойнее, – иди на почту, хочешь чистую совесть – открой богадельню, если же хочешь заработать денег, – иди и делай, что говорит твой босс. И если он говорит, иди – огреби пиздюлей, ты торжественно идешь, а вернувшись, с благодарностью спрашиваешь – не сходить ли еще! Вникаешь?
Он осекся и уставился на меня, как на призрака.
– Вникаешь? – с усиленным голосом я повторила вопрос.
– Да, – буркнул он оттекшими губашлепками.
– Вот и славно. Теперь аккуратно положи то, что должен, в мусорный контейнер для пластика возле автобусной остановки слева в трех метрах от тебя. И можешь быть свободен, с тобой свяжутся, если возникнет необходимость.
Необходимости, конечно же, не возникло, как и возможности, кому бы то ни было теперь его отыскать. Души исчезают в полдень, говорят? Возможно, – именно души. Сей же дух испустился немного пораньше, ровно за десять минут до того, как приступили к работе мусороуборочные машины.
Зайдя в гостиную, я застала его за напряженной игрой. Собранная фигура на фоне панорамного окна, резкие почти конвульсивные движения, и глубокое дыхание, слышимое даже сквозь звуки издаваемой музыки, лишь подтверждали мои мысли о длительности и серьезности происходящего процесса. Крадущимися шагами я преодолела расстояние в несколько метров, неслышно опустилась в орнаментальное кресло на изогнутых ножках и приняла наблюдательную позицию. И признаться, не без удовольствия. Струны натянуты, нервы как струны, мощь, экспрессия, вздутые вены на руках, разрезающие пространство смычком, и полная концентрация, – что может быть обворожительнее? Тем более, когда речь идет о мастере любого своего дела, – статном слегка седеющем мужчине в полном расцвете своих физических и моральных сил, а ко всему входящий в десятку миллионеров, по мнению не малоизвестного издания, и с которым вот уже продолжительное время мы совместно вели дела. С переменным, но все же успехом. До сегодняшнего дня, видимо, если судить по исполняемой симфонии.
Вадим закончил играть, резко прервав произведение, сделал несколько обессиленных шагов спиной и замер на покрытом резьбой и позолотой стуле. Выглядел он, как настоящий псих: бегающий взгляд, дрожащие руки, безвольно повисшие вдоль тела, так и не выпускающие инструмент, учащенное дыхание и гримаса полуулыбки на губах. Такой весь мрачный и торжественный. Он ведь действительно во многом был псих, и это было, наверное, одной из главных причин, почему мы смогли сработаться.
– Когда-нибудь об этом я напишу книгу, – заговорила я, уловив в его глазах заметное просветление. – «Формирование нордического характера, или Влияние смычковых инструментов на арийских мальчиков».
Он улыбнулся в ответ уже более естественно и выпрямил спину:
– Не описывай только, что, вырастая, эти арийские мальчики становятся невыносимо амбициозны, а в порыве гнева крушат головы всех, кто так или иначе начинает фальшивить. Рискуем оставить будущее без истинных виртуозов.
Я мягко улыбнулась, растворяя на контуре губ порцию привычного “яда”, и повернулась к окну:
– Мастерство и без того исчезает, чтоб его еще уничтожать осознанно, – проговорила я на выдохе. – Кругом сплошное дилетантство, а оно, знаешь ли, настолько утомляет и расстраивает…
– Меня сегодня расстроил утренний звонок об отчетности со слов: «Вадим Сергеевич, у вас есть чем застрелиться? Здесь такое дело…»
– Они по беспределу пошли, Вадим, – прервала я, вновь обратившись в сторону собеседника. Он на глазах приходил в себя, будто трансформируясь в привычное ему хладнокровие, и взгляд вновь приобрел характерную пелену инея. – Отрихтовали его так, что собственная мать долго от него шарахаться будет. Думаю, еще пара месяцев в подобном режиме и, они окончательно сорвутся с цепи.
– И это тебя расстраивает?
– Скорее утомляет, – я чуть заметно пожала плечами. – И нервирует немного…
– Тогда я сочувствую им вдвойне, – он вновь ухмыльнулся, и не спеша, поднявшись, подошел к напольному зеркалу, поправляя манжеты. – Некоторые женщины в утомленно нервозном виде способны покорить и изувечить Северный полюс. Избы и кони, лишь их завидев, прекращают гореть и скакать. Даже я, известный с юности смельчак и хулиган, откровенно таких побаиваюсь …
– Вы как всегда щедры на комплименты, Вадим Сергеевич, – я чуть с больше положенной скромностью улыбнулась и поймала его взгляд в отражение уже без тени насмешки. – Что вы мне с ними теперь делать прикажете?
– То, в чем виртуозна исключительно ты, – он продолжал настолько самодовольно оправляться у зеркала, что глаза его блестели даже через отражение. – Связать их за яйца и направиться в нужное мне русло, – пусть мальчики развлекаются.
– Как бы они потом этим коромыслом мне на плечи ни легли, – уровень сарказма нарастал прямо пропорционально его желчи в голосе. – А то получится своего рода «яичница на открытом огне»: вроде бы и куриные жаришь, а собственными рискуешь в сантиметре от раскаленной сковороды. А уж если быть еще точнее, то вашими, так как в моем случае «яйца» – понятие относительное и виртуальное. А потому огнеупорное. Абсолютно.