Араб с острова Банда
Шрифт:
Он всмотрелся в мои глаза и его тело передёрнуло, словно пробило электричеством. Он опустил плечи и спрятал взгляд.
— Что вы хотите от меня?
— Ничего. Я сам всё устрою. Вам будет принадлежать север острова. Юг останется за султанатом Маджапахит.
Я щёлкнул пальцами. В зал внесли столик со свитками и письменные принадлежности.
— Я сейчас уйду и заберу все свои войска. И не буду вам мешать. Весь север острова ваш.
— Не понимаю.
— Я воюю с Альбукерком. С Португалией. Но… Не хочу никакой войны ни с юга, ни с запада, ни с востока. Вы меня понимаете?
— Зачем же вы тогда напали и перебили моих воинов?
— Чтобы их у вас не было, — сказал я, усмехнувшись. — И чтобы вы лучше поняли меня. И быстрее. Что, кстати, с вашими братьями делать? Они всё же посчитали нас португальцами и собственноручно описали, как они встречались с Альбукерком, и что не успели вас убить, так как мы им помешали, напав на город. Мы, видите ли, нарушили договорённости. Вот. Почитайте.
Я передал султану два свитка. Он мельком пробежал глазами оба и гневно бросил их на ковёр. Его рот искривился в презрительной гримасе.
— А если я вас не послушаю? — Спросил он, упрямо выпятив челюсть.
— Сейчас? Тогда мои войска не остановятся пока не дойдут до восточной оконечности Жавы[1], а потом усилят войска империи Маджапахит. Значительно усилят.
Наши разведчики сообщали, что на рейде города Сунда Келапа[2] стоят пять португальских кораблей. На берегу идет вырубка деревьев и заготовка камней, для чего активно используется местное население. Португальцы явно пытались закрепиться.
Пати Юнус принял моё предложение и мы не пошли на запад. Мы пошли на восток, как я и обещал султану.
В тот же вечер, не получив сопротивления, мы вошли в городок Кудус, важный исламский священный центр — место зарождения магометанства в Индонезии. И вскоре мы разговаривали с одним из будущих Вали Санга[3] — Джафаром Шадиком[4] у него во дворце.
Этот умнейший человек, как мне рассказывали, проповедовал ислам самым доступным образом — кукольными спектаклями и сказками, типа «Тысяча и одна ночь». Он сам управлял куклами и читал аборигенам поучительные и весёлые истории. Он был настолько терпим к местной культуре, что хорошо использовал символы, встречающиеся в индуизме и буддизме, и проявил их в архитектуре, особенно в мечетях, минаретах, входных воротах и омовениях, символизируя Благородный восьмеричный путь буддизма.[5]
Джафар Шадик понял меня с полуслова. Он некоторое время смотрел на меня изумлённо.
— Вы, дон Педро, хитрее меня. — Сказал он откровенно. — И разумнее многих наших князей.
— Уважаемый Джафар, — вздохнул я, — не отпугивайте меня своей лестью. Вы же видите, что я с вами почти откровенен и просто сказал, чего я хочу. А хочу я мира на этих землях. Мира и торговли. И я не настаиваю на своей монополии в торговле пряностями. Но и не позволю, кому бы то ни было, захватить рынок. Португальцы — хищники, но там есть хищники и пострашнее, которые, если их допустить сюда, выжгут здесь всё калёным железом. И они сюда придут обязательно. Как только ослабеет Португалия, придут другие.
— Вы предлагаете не ослаблять Португалию?
— Да. Мы заставим их вести цивилизованную торговлю. Я возьму под охрану акваторию. Вы укрепите империю и внутренние связи, прекратив феодальные и религиозные войны. У вас прекрасно получается «даваах»[6]. Я, как рыцарь ордена Христа, не стану вам мешать приглашать к исламу, но и вас призываю не чинить препятствие христианству, или индуизму.
— Я понимаю вас, уважаемый дон Педро. Вас, я слышал, называют «Араб». Теперь я понимаю почему. И… Если не секрет, кто эти люди? — Он показал глазами на стоящих за моей спиной гвардейцев моей личной охраны.
— Секрет, уважаемый Сунан Кудус. Скажу одно. Наши войска многочисленны. Не бесконечны, но многочисленны. В том числе и на островах Банда. Я считаюсь там верховным жрецом и старшим военачальником.
Сунан Кудус смотрел на меня, ещё больше расширив глаза. Я не улыбался и был серьёзен.
Я не кривил душой и не лгал. Когда я стал на вершине вулкана проводить химические манипуляции с серной кислотой, хлоридом калия и марганцем, сопровождавшиеся выделением дыма, а иногда и огня, аборигены стали считать меня великим шаманом. Даже мои индейцы, когда заносили на гору одни камни, а уносили другие, воочию наблюдая за их превращением, стали считать меня колдуном «вуду». Особенно, когда на их глазах умерло несколько подопытных животных. От цианида умерло, но они-то этого не знали. Они поняли, что я забрал у животных жизнь и отдал её в жертву богам.
Я не удержался от экспериментов с марганцем и сахаром, как известно, вызывающих сильные взрывы. Взрывы без огня на индейцев и на индонезийцев производили сильное впечатление. Вообще… Я построил себе прекрасную «лабораторию» в жерле вулкана и даже сейчас скучал по ней, помня, сколько ещё недоделано. В первую очередь мне нужны были калийные удобрения и я остановился в одном шаге от них.
— Я вас понял, дон Педро, — тихо сказал Джафар. — А Маджапахит?
— Я порешаю.
Заблокировав своими шестью маленькими кораблями порт Сунда Келапу, похоже, что Джакартой этот город уже не станет, мы дождались, когда пять португальских кораблей попытаются нас атаковать, и отступили в море. Затевать бой в мелководной бухте, обиловавшей песчаными банками и островками, нам не хотелось.
Поэтому мы в течение трёх суток дефилировали туда-сюда, пока не надоели португальцам. Нервы у них не выдержали, и они кинулись в погоню за нашими крейсерами.
Я стоял под парусами, привязанный к якорной бочке, за одним из ближайших островов. Моя «Чайка» натягивала канат, как гончая поводок.
Когда мимо острова проскочили наши малютки крейсера, а вслед за ними взалкавшие крови мои бывшие соотечественники, команда сбросила якорный канат в воду, разжала тормоз на брашпиле, и «Чайка» в два прыжка нагнала последнего преследователя и стала его обгонять с левого борта.
Громыхнули наши пушки правого борта, и вражеский корабль зарылся форштевнем в волны, получив несколько серьёзных пробоин по ватерлинии и выше. Ядра разбили, вероятно, бочки с запасами воды, потому что вода хлынула не «в», а из бортов парусника.