Араб с острова Банда
Шрифт:
Царь снова прошёлся до стены и обратно.
— Вас сдерживает только это? — Спросил он меня.
Мне он нравился. Он держал меня за жабры уверенно и крепко.
— Ну, так, мы не будем никому об этом говорить, — сказал он, глядя на меня смеющимися глазами.
Василию Ивановичу на вид было около пятидесяти, а шёл 1525 год, а сын Иван у него должен появится только в 1530 году. И Елена не могла от него зачать четыре года. То есть, тут и так проблемы, а ещё и я нарисовался. А я ну очень не хотел, как-то
— Ты, великий государь, дашь мне время подумать? Не хотелось бы нежелательных последствий. Я поживу у вас пока? Миссия моя посольская исполнена. Указаний на скорое возвращение я не получал. Разрешишь осмотреться.
— Лазить будешь?
— Буду, — согласился я, не понимая смысл слова, от которого произошло «лазутчик». Я только потом понял, почему брови царя удивлённо вскинулись.
— Смело, — сказал царь серьёзно, — но глупо. Я ж тебя могу и на дыбу, за лазуччество.
Я мысленно вздрогнул, но ответил.
— Что покажешь, то и узрю. Ни больше, ни меньше.
— И то… И чем займёшься?
— Торговлишкой. Я, царь-государь, заранее предвидя итог наших с тобой встреч, пустил себе вслед караваны с товаром.
— Что за товар? — Спросил царь.
— Серебро, золото в слитках и сера.
Царь с прищуром смотрел на меня.
— А что взамен?
— Волхов мне дашь на корм?
— Город? — Изумлённо спросил царь.
— Реку, — сказал я. — Вместе с городом.
Волховом, как я понял, царь назвал Старую Ладогу. Другого там города нет.
— И зачем она тебе? Морока одна с ней! Скоро путик сделаем другой. Сподручнее будет товар возить. Через Ивангородскую крепость. Уже и пробиваем по-тихому. У нас нет интереса чтоб Новгород рос. Слишком много от него хлопот.
— Он же чахнет! — Удивился я.
— И ладно, — спокойно сказал царь. — Без него управимся.
— Мне так не понравилось обходить пороги на Волхове, что захотелось сделать запруду и судоходный канал, чтобы торговля процветала.
— Вот ещё, — возмущённо сказал царь. — Хрен им, а не торговлю.
Я засмеялся, а Василий Иванович продолжил возмущаться.
— Они и в зиму неплохо торгуют.
— Думал себе торговлишку улучшить.
— Щас же прошёл?! Чего ещё?! Лучшее — враг хорошего.
Я не понял, что он сказал и задумался.
— Много торговли, тоже нехорошо. У тебя, вижу деньги много. Девать некуда? Мне отдай, я найду куда деть, — сказал царь, снова хитро на меня глядючи. — Я найду на что потратить.
Я тоже смотрел на него и думал, но старался на лицо мыслей не допускать. И что-то мне уже совсем не хотелось становиться подданным этого хитрована.
— Да ладноть, не боись, — рассмеялся Василий Третий. — Ажно лицом побелел. Как думаешь, заступиться за тебя Король, ежели я тебя в полон возьму? В полон возьму, да выкуп потребую?
Я улыбнулся.
—
— То-то же. Здраво разумеешь. Здесь сейчас ни одного заморского гостя нет. Пропадёшь, никто и не узнает, где сгинул. Приехал ты самовольно и как пропал не знамо. А караваны мы твои встретим. А то ишь! «Заранее он предвидел итог наших встреч», — передразнил он меня, и хлопнул в ладоши.
К нам подошли четверо приставов.
— В Троицкую его, — сказал царь Василий Третий спокойно.
Я сидел в Троицкой башне пятые сутки. Ко мне никто не приходил, кроме «кормильца», как я его сразу прозвал. Мне было страшно и хотелось хоть с кем-нибудь поговорить, но «кормилец» молчал. Он даже не заходил, а просовывал в приоткрывавшуюся дверную щель большой медный котелок с жидкой похлёбкой. Воду не давали. У меня таких котелков скопилось уже пять штук. Я всё ждал, когда их потребуют назад и будет возможность поговорить.
Вокруг меня стояла абсолютная тишина и абсолютная темнота. Только дверная щель раз в сутки разрывала мрак колеблющимся от факела, или лампы лучом света. Я не успевал заметить, что это, так это происходило неожиданно.
Я ждал этого момента, но никогда не успевал понять, лампа — это, или факел, и это стало меня мучить.
Сегодня мелькнул свет в отверстии, куда я, извините, испражнялся. Я стал кричать туда: «Эй, люди!», но свет вдруг исчез. Представив себя со стороны, кричащим в обгаженное отверстие уборной, истерически рассмеялся.
Меня привели сюда четверо приставов, и в свете их факелов я успел разглядеть помещение с мешком сена в углу и дырой в полу.
Я изводил себя мысленными упрёками, то и дело прокручивая в голове нашу беседу с Василием Третьим.
Коварство и вероломство — вот девиз каждого успешного правителя. Я это знал, но почему-то русских царей идеализировал. Ну как же, это где-то там похищают невест, «высоко в горах, но не в нашем районе», а здесь у нас все цари белые и пушистые. Бояре бывает попадаются злые и вороватые, а царь — эталон чистоты и совершенства. И пукает фиалками.
Так гнобил я себя и седьмые сутки, и двадцатые. Да… На десятые сутки пустые котелки исчезли. Я поставил их так, чтобы они загремели, упав, когда дверь отвориться, но шума не услышал.
Изнуряя себя движением, я вырубался едва прикоснусь головой к тюфяку с соломой. Вероятно, включилась защитная реакция организма. Я отключался намертво.
На двадцать первые сутки дверь растворилась полностью и я почти ослеп от света факелов. Честно сказать, я дико обрадовался.
Вошедшие вытолкнули меня в коридор и заставили двигаться не в сторону выхода, а в противоположную. Я запаниковал и задёргался, но получив неслабый тычок под зад тупым концом алебарды, побрёл дальше.