Аракчеев
Шрифт:
Высокое значение Аракчеева во время заграничного похода в окружении императора Александра не было тайной в России. Здесь многие знали, что надежнее всего решить какое-либо дело у государя можно было через посредство влиятельного графа. Граф С. Творогов писал Аракчееву 5 октября 1813 года из Петербурга: «Город о вас говорит, что будто государь к вам так привык и такую доверенность получил, что никаких дел без вас не делает». Так, именно к Аракчееву обращался Василий Назарович Каразин со своими проблемами. Разочарованный тем, как пошли дела в основанном им в 1805 году Харьковском университете, деятельный Каразин организовал в 1811 году филотехническое общество. В своем письме к Аракчееву от 12 января 1814 года Василий Назарович просил его о покровительстве. «Когда сей важный проект испорчен был иностранцамипри самом его начале, — писал он к графу, имея в виду свой проект организации Харьковского университета, — когда найдено даже средство замарать и дворянство, предложившее его, а учреждение это, которому положены были
Иногда бывает, что письма к тому или иному человеку раскрывают его сущность лучше, нежели его собственные письма. Письма В. Н. Каразина к Аракчееву из этого рода.
Харьковский подвижник писал графу и 29 марта, и 9 апреля 1814 года. 15 мая уже собиравшийся покинуть Париж Аракчеев ответил ему: «Милостивый государь мой, Василий Назарьевич! Получив в Париже письма ваши со всеми приложениями, обязываюсь принести вам, милостивый государь мой, искреннюю за оныя благодарность. Каждый член филотехнического общества без сомнения отдает справедливость познаниям вашим и наипаче трудам, цель коих, будучи бескорыстна и обращена к единой только пользе любезного Отечества нашего, тем более делает вам чести». Далее Алексей Андреевич поздравлял членов общества с окончанием войны, «единственной в своем роде и толико важной для России». «Велик Бог русский! И бессмертно Имя помазанника Его, Всемилостивейшего Государя нашего! Освобожденная от цепей Европа видит в Нем избавителя своего, и самая Франция удостоверилась теперь, колико великодушны и справедливы деяния Александра. Для воспоминания в нашем кругу эпохи сей, честь и славу России возвысившей, я считаю приличным препроводить к вам для хранения в филотехническом обществе одну золотую и одну серебряную медали, сделанные и поднесенные Государю императору в ту минуту, как удостоил Он посещения Своего парижский монетный двор.
Что принадлежит до записок, сообщенных мне: о новом способе добывать селитру и о средствах к уменьшению расходов по продовольствию войск за границею, то, находя их с своей стороны заслуживающими особого внимания и уважая с другой чрезмерные ныне занятия Его Величества устройством дел целой Европы, я не мог избрать лучшего, как препроводить бумаги сии к князю Алексею Ивановичу Горчакову [164] для доставления им дальнейшего хода по военному министерству, которому представляют они сугубые пользы».
164
Генерал-лейтенант А. И. Горчаков являлся в тот момент исполняющим должность министра военных сухопутных сил.
Казалось бы, весной 1814 года Алексей Андреевич имел все основания быть довольным собой. Он правая рука Александра в административных делах, главный его секретарь: император и шагу без него сделать не может. И внешне у Аракчеева действительно обстояло все благополучно: император его ценил, сановники — пусть не все, но многие — уважали. Лишь несколько человек — быть может, только двое: император Александр да Иван Антонович Пукалов — знали тогда, что душою своею Алексей Андреевич был неспокоен, что внутренне чувствовал себя скверно, что пребыванием своим в императорской свите тяготился, что государевых почестей… стыдился.
Подобное кажется невероятным — это так не похоже на Аракчеева, но это факт. Его терзания, скверное душевное самочувствие, желание удалиться от императорского двора отчетливо и вполне искренно звучали в письмах, которые слал граф из-за границы И. А. Пукалову. «Я всегда в оном несчастлив, что обо мне дурно думают и всегда считают, будто я хочу колкости писать, говорить и даже думать, — признавался он в письме к Пукалову от 20 марта 1813 года, — но я в молодых летах оным пренебрегал, быв чист в своей совести, а ныне со старостью, хоть и больно уже оное слышать, но быв прав, так оставляю в покое. Я, любезный друг, на вас самих сошлюсь; на что мне писать колкости, ибо я никакою частью не управляю, ни одной души не имею у себя в команде, ни за что не отвечаю; так к чему же мне и с кем можно колкостями переписываться? То по
Секрет плохого самочувствия Аракчеева во время заграничного похода был прост: граф-администратор оказался в окружении сплошь боевых генералов. Можно вообразить, сколь тягостно было ему, имевшему во всю Отечественную войну дело лишь с бумагами, общаться с людьми, которые имели дело с неприятельскими ядрами и пулями, с теми, кто не раз встречался со смертью и проливал за Отечество не казенные чернила, а собственную кровь. Участники кровопролитных сражений, конечно же, не молчали о своих боевых впечатлениях. Каково было слышать их рассказы генералу от артиллерии, чей мундир пропах более духом кабинетов, нежели дымом артиллерийского пороха? [165] Собственные слова Аракчеева хорошо показывают его настроение. «Естли у вас говорунов много, то их и здесь бездна, — писал граф из Франции своему другу Пукалову, — когда же даст Бог, по окончании ныне здесь дел, говоруны здешние соединятся с вашими, то и выйдет из оного осенняя туча ворон и галок, коих, я думаю, и вам случалось видеть и слышать, как оне много кричат, а понять никто не может. Кончится же тем, как устанешь их крик слушать, то придешь в комнату теплую и сядешь один спокойно».
165
Из дневника, который граф Аракчеев вел во время заграничного похода русской армии и который в настоящее время хранится в ОР РНБ (Ф. 29, Аракчеева. Д. 2), видно, что Алексей Андреевич присутствовал на полях некоторых сражений — например, под Дрезденом. На этот факт мое внимание обратил В. Н. Папешин.
По мере того как заграничный поход русской армии подходил к концу, самочувствие Аракчеева ухудшалось. Графа раздражало буквально всё: и то, что окружавшие его генералы получали награду за наградой, и то, что над ним беспрестанно злословили, и зимний холод, и нечистота в квартирах. Во французском городке под названием Бар-Сюр-Сен, в котором император Александр задержался на несколько дней, Аракчееву досталось помещение хуже некуда: грязное, холодное, дверей множество, на окнах по одной раме только, сквозняки сплошные, камин большой, но греющий слабо и страшно дымящий. Пришлось ему спать при температуре не выше восьми градусов и мучиться затем от зубной боли и покалываний в ухе.
В Шомоне граф чувствовал себя уже таким старым и больным, что всерьез задумался об уходе со службы в окончательную отставку. Во всяком случае он твердо вознамерился отстать от императорской свиты и съездить в Италию, осмотреть Рим, Неаполь, побывать в Голландии и, быть может, посетить Англию. Ехать в путешествие граф решил под именем майора Грузинова.
31 марта 1814 года русская армия вместе с войсками союзных государств вступила в Париж. Император Александр был счастлив. По случаю окончания военного похода генерал от артиллерии граф Аракчеев был вместе с генералом от инфантерии графом Барклаем-де-Толли произведен в фельдмаршалы. Казалось бы, граф должен был воспринять сей чин с великим удовольствием. Но нет — никакая награда не могла уже возвысить и успокоить его дух. Для генерала, который в сражениях не участвовал, мундир фельдмаршала — словно одеяние клоуна. Получить фельдмаршальский чин и стать объектом едких острот и насмешек со стороны боевых командиров — такая участь не устраивала Алексея Андреевича. Рука самодержца уже начертала приказ о присвоении Аракчееву высшего воинского звания, но граф оказался упрям: упросил Александра отменить его и остался генералом от артиллерии. И — в прежней своей тоске.
Вскоре к тоске добавилась обида — по армии шло массовое производство в следующие чины, а родных братьев Алексея Андреевича это не коснулось. Единственное, что получили они оба от боевого похода за границу, так это болезни.
Андрей Андреевич свалился в немецком городе Бремене, да так и остался в нем болеть до завершения заграничного похода русской армии. 22 августа 1814 года он умер [166] .
Петр Андреевич заболел, вернувшись из Эрфурта. «Произвели бездну генералов, а об нем ни слова нету, — жаловался Алексей Андреевич Пукалову 12 апреля 1814 года. — Естли бы нельзя, казалось, его произвести самого за себя, то неужели я оное по сие время не выслужил? В первый раз от роду похвастал; везде в другом государстве я выслужил бы оное, но в России, видно, честность за ничто считается».
166
По сведениям, приводимым в «Русской родословной книге» А. Б. Лобанова-Ростовского, генерал-майор Андрей Андреевич Аракчеев был похоронен на кладбище Свенского монастыря, который располагался недалеко от города Брянска.
Крепко взяла графа обида. А за нею новая мысль об отставке. И кажется, очень серьезная: «Для чего человек сотворен? Дабы сделать полезное; но как я оного не могу, ибо я бы желал, дабы старики почтенные были давно утешены. Но не могу, а все сему не верят; буду же в Грузине, то все будут верить, что я живу смирно и спокойно… Лучше быть в Грузине, нежели на воображаемом благополучии. Время более все объяснит и, может быть, умные и добрые скажут, что и я дальновиден, хотя по-французски болтать не умею».