Аракчеев
Шрифт:
— Чего я боюсь, какая я стала слабая, верно, просто просьба о помощи! — ободряла себя графиня.
Она быстро сломала сургучную печать с каким-то затейливым рисунком и вынула письмо, писанное тем же почерком, что и адрес.
Письмо было сложено так, что первое, что бросилось в глаза Наталье Федоровне, была подпись:
«Вашего сиятельства покорная раба Настасья Минкина», — разобрала графиня, и вся кровь бросилась ей в лицо.
«Что могла, что осмеливалась писать ей эта женщина?»
Графиня порывисто перевернула письмо и начала читать.
«Милостивая госпожа моя и всепресветлейшая графиня Наталья Федоровна!
Простите меня, окаянную,
Высказала я напрямки вашему сиятельству грех мой подневольный с графом Алексеем Андреевичем, и поняли меня вы своею ангельскою душою и простили, даже сыночка моего, сиротинку несчастного, ласкать изволили. Так будь я, анафема, проклята, коли за ваше сиятельство душу свою не положу.
Меж тем, ныне в грузинском доме творится неладное, подруженька вашего сиятельства, что осталась здесь после отъезда вашего, в явную интригу с графом вступила, полюбовницей его сделавшись, забыв свой дворянский род и девичество. Что мне, холопке подневольной, простить не грешно, то ей ни в каких смыслах. Ходит же она, бесстыжая, по дому хозяйкою, да и бесстыжий граф ходит гоголем.
Лицемер триклятый в знак верной моей службы приказал на днях поставить невдалеке от барского дрма чугунную вазу и тут же от жены своей и от меня, рабы его многолетней, завел полюбовницу.
Не я отписываю к вам, ваше сиятельство, а горе мое горькое, да и жалость сердечная к вам, голубке чистой, моей благодетельнице. Терпеть ли вы, ваше сиятельство, все будете по своей доброте ангельской, али властью вашей как ни на есть накажете ее, озорницу и охальницу — все в руках вашего сиятельства, только я, по крайности, спокойна, не оставив вас в неведении.
Бледная, как смерть, Наталья Федоровна замерла на кресле и бессильно опустила руки.
«Что делать? Что делать?» — неслось в ее голове.
Наконец, она встала, изорвала полученное письмо в мелкие клочки и стала порывистою походкою ходить по комнате.
«Терпеть, терпеть!..» — мысленно твердила она, повинуясь какому-то внутреннему голосу.
XXII
В ЦЕРКВИ СВЯТОГО ЛАЗАРЯ
Бессонная ночь и тревожный, почти болезненный сон ранним утром был результатом полученного накануне графиней Аракчеевой письма грузинской домоправительницы.
Встав после полудня, Наталья Федоровна некоторое время все еще не могла прийти в себя от пережитых душевных треволнений, машинально выпила она поданную ей чашку кофе и вдруг приказала подать ей одеваться как можно скорее.
У нее явилась внезапная мысль:
«Да, там, на свежей могиле отца-друга, в горячей молитве, может она почерпнуть силу, найти утешение… Ему, отошедшему в тот мир, где нет ни печали, ни воздыхания, может поверить она свою земную печаль, открыть свою душу, он поймет ее и помолится за нее пред престолом Всевышнего».
«Туда, туда, скорей, скорей!»
Торопливо одевшись, она приказала подавать экипаж и уехала на Лазаревское кладбище. На кладбище было тихо и безмолвно, не было ни одной души человеческой, так как монахи предавались послеобеденному сну.
Выйдя из экипажа у главных ворот лавры, Наталья Федоровна быстро прошла на дорогую могилу.
Набожно склонилась она перед свежим могильным холмом и устремила
Сколько времени длились эти рыдания, она не помнила, она очнулась в притворе церкви святого Лазаря, лежа на деревянной скамье, а около нее, близко наклонившись, стоял Николай Павлович Зарудин.
Несколько времени она смотрела на него широко открытыми глазами. Видимо, еще находясь в состоянии полубеспамятства, она не могла дать себе ясного отчета, стоит ли перед ней живой человек, или же это игра ее болезненного напряженного воображения.
— Как вы себя чувствуете? — тихим, ласковым голосом произнес он.
Она поняла, что она не грезит.
— Где я, и как вы очутились около меня? — спросила она и быстро поднялась со скамьи, но тотчас же почти упала на нее, бережно поддержанная им.
— Посидите, вы еще слабы!
— Где я? — повторила графиня.
— На Лазаревом кладбище, в церкви, нынче годовщина смерти моей матушки, я приехал помолиться на ее могиле и случайно увидел вас, распростертую, без чувств, у могилы вашего батюшки, кругом не было ни души, я положительно растерялся и, не зная, что делать, взял и принес вас сюда, так как на дворе дождь…
— Да, да, я помню, я так горячо молилась… Но я стала так слаба… — смущенно заговорила она.
Она снова сделала усилие подняться, но не могла.
— Отдохните! Побудьте еще… со мной… — видимо, невольно, с мольбой, вырвалось у него.
Она окинула его взглядом, полным какого-то безотчетного страха.
— С вами? — упавшим голосом произнесла Наталья Федоровна.
— Да, со мной… — нежно повторил он и взял ее руку.
На него напала смелость отчаяния. Он с ужасом думал, что вот сейчас промчатся эти чудесные мгновения, когда она, его бывшая Талечка, здесь, рядом с ним. Он глядит в ее дивные глаза, он чувствует ее дыхание.
Она, между прочим, тихо высвободила свою руку.
— Я не должна… не смею… — произнесла она, и на глазах ее заискрились слезы.
Он побледнел, и на его исхудалом лице появилось выражение такой нестерпимой душевной боли, что она, взглянув на него, порывисто вскочила со скамьи и, схватив его за руку, почти простонала:
— Пойдемте туда, в церковь…
Она быстро вошла в храм, он послушно последовал за нею.
— Помолимся, чтобы Бог простил нам нашу грешную беседу… — как-то особенно торжественно сказала она, опускаясь на колени посреди пустынного храма.
Он окинул ее недоумевающим взглядом, но все-таки последовал ее примеру.
Она уже тихо молилась и плакала, но это уже были не те слезы, которые она проливала на отцовской могиле, не слезы накопившегося тяжелого горя, а тихие сладкие слезы душевной мольбы и надежды на благость Провидения.
Искренние молитвы действуют заразительно.
Не прошло и нескольких минут, как рядом с Натальей Федоровной искренно молился и Николай Павлович. Наталья Федоровна встала первая с колен и пошатнулась. Силы снова начали оставлять ее.