Арарат
Шрифт:
— Ты считаешь меня настолько чужим, что веришь только документам?
— Ты же хочешь, чтобы тебя снова приняли в госпиталь, а для этого нужны документы. Да и вообще, куда б ты ни пошел, от тебя потребуют документы.
— Возьми, Ашхен-джан, посмотри, сам я ничего в этих бумажках не понимаю, — смиренно согласился Тартаренц.
Ашхен взяла из его рук документы, взглянула на них и бросила такой уничтожающий взгляд на Тартаренца, что он невольно вздрогнул.
— Да, оправдались самые худшие мои опасения… — с горечью
— Как ты так выражаешься?!
— Я вижу по этим документам, что ты уже должен находиться в части. Что же ты делаешь здесь? Прикидываешься больным… хочешь, чтобы тебя снова приняли в госпиталь?! Ах ты, ничтожество!
— Почему ты оскорбляешь меня, Ашхен-джан? Ведь я отец твоего ребенка!..
— Я не оскорбляю, а возмущаюсь! Ну, идем… — после недолгого молчания резко и повелительно сказала Ашхен.
— Куда? — испугался Тартаренц.
— В военкомат.
— Что ты! К чему это?
— Хватит! По глупости и доверчивости я два дня фактически скрывала дезертира… Понимаешь ты или нет?! Выходит, я твоя пособница.
— Да что там… Сердца у тебя, что ли, нет? Что же я должен был уехать, не повидав тебя?
— Написал бы — я приехала бы повидаться с тобой!
— Ашхен, душа моя, успокойся же, брось ты этот прокурорский тон, — умолял ее Тартаренц. — Ведь я у тебя совета спрашиваю, — при чем тут дезертирство? Если уж ты употребляешь это слово, что же скажут другие?!. Сегодня же, сейчас же выеду на фронт, лишь бы ты…
— Я?.. — задумалась Ашхен.
Осмелев от минутной нерешительности Ашхен, Тартаренц уже уверенно продолжал:
— И что я сделал такого?.. Честное слово, прямо удивляюсь! Подумать только — спас тяжело раненного, сам был при этом ранен… А ты, моя собственная жена, теперь бросаешь в меня камнем, обзываешь дезертиром!..
— Ты хочешь сказать, что и не думал дезертировать? — с недоверием спросила Ашхен.
— И в мыслях такого не было!.. Посмотрела бы ты на других…
— Оставь эти разговоры о других. Настоящий человек побеждает дурное в себе и поступает так, как велит ему долг.
— Ты говоришь прямо как адвокат… но, к сожалению, всегда во вред мне!
— Во вред тебе?.. О, нет, это ты всегда действуешь во вред себе, ты лишен воли и представления о чести!
— Ну, произнесла приговор, успокоилась теперь? — заискивающе засмеялся Тартаренц.
— Не могу я успокоиться, не могу! Ты лишаешь меня возможности смотреть людям в глаза!
— Ах, Ашхен-джан, ведь все это я делал из любви к тебе, к нашему мальчику…
— Ложь! Ты говорил это и тогда, когда уезжал!
В эту минуту послышался топот детских ног, и Тиграник с криком «мама» вбежал в комнату, очевидно спеша сообщить родителям что-то поразившее его воображение.
Тартаренц обрадовался приходу ребенка. Он схватил Тиграника на руки, начал целовать,
— Как же я мог не повидать моего сыночка!
Ашхен молча взяла ребенка, снова отвела его к соседке, о чем-то попросила и тут же вернулась.
Тартаренц, который за это время успел взвесить положение, заискивающе обратился к ней:
— Ашхен-джан, значит, я сейчас же отправляюсь на вокзал и выеду в свою часть…
— Как же ты можешь выехать, не явившись в военкомат?
— Ты заронила во мне сомнение… Ашхен-джан, посмотри еще раз хорошенько мои документы! Ведь я выписан из госпиталя, не так ли? А если и не уехал тотчас же, хотел повидать тебя и Тиграника… Может, ты могла бы… — Тартаренц не докончил свою мысль.
— Если ты уже сознаешь, что твой долг — немедленно выехать на фронт, то вопрос ясен: тебе сделают замечание, но, поскольку у тебя имеется справка из госпиталя…
— Да, да, моя бесценная, так бы и говорила с самого начала! Вот теперь я верю, что ты меня любишь! Ведь я только ради любви к тебе…
Тартаренц явился в военный комиссариат для отметки на документах. Комиссар сурово распек его и включил в группу выписавшихся из госпиталей бойцов, выезжавших на фронт.
В тот же день Ашхен с Тиграником на руках провожала мужа. Ашхен была не одна, — на вокзал приехали Михрдат и Маргарит. Михрдат внимательным взглядом окинул Ашхен и Тартаренца. Под гордой осанкой Ашхен угадывалось скрытое недовольство, у Тартаренца был подавленный и растерянный вид. Михрдат бросил пренебрежительный взгляд на Тартаренца и с досадой пробормотал:
— Попала лань в пасть волку!
Тартаренц и виду не подал, что расслышал эти оскорбительные слова. А Михрдат уже прямо обратился к нему:
— Послушай, дорогой, — серьезно проговорил он. — Ты должен в день по двадцать раз благодарить судьбу за то, что она даровала тебе такого друга жизни. Кто хочет любить, тот прежде всего должен быть отважным. Не слыхал ты, что ли, старой песни: «Эй, юноша, любить ты умеешь, а победить врага сумеешь?..» Нас привела сюда любовь к Ашхен. Узнал я от Маргарит, что Ашхен тебя провожает. Говорю: поедем, пусть не будет одна. Помни, что Ашхен все гордятся, не урони ее чести там!
Ашхен думала, что Маргарит скажет что-нибудь на прощание Тартаренцу, но Маргарит смущенно молчала, едва сдерживая слезы, причину которых не могла бы объяснить и сама.
Ашхен смотрела на Тартаренца, но тот упорно отводил свой взгляд. Все переворачивалось у нее в душе, когда она вспоминала лживое письмо мужа, его неосуществившийся, но вполне обдуманный замысел. Но ведь Тартаренц снова уезжает на фронт! Она сдержалась и сказала только:
— Хочу надеяться, что хоть теперь услышу о тебе утешительные вести… Я буду ждать, но я требую, — слышишь, требую, — чтобы ты выполнил свое обещание!