Арарат
Шрифт:
Вдруг он вспомнил, что так и не успел поговорить с Саруханяном. Нужно отыскать его и попытаться вызвать его сочувствие.
— Слушай, Грачик-джан, — заговорил Тартаренц, — ты так и не посоветовал, что же мне делать с этим Гарсеваном. Увлекся воздушным боем и даже не дослушал меня… А ведь он мне грозит… и знаешь чем? Грозит расстрелять меня! К кому же мне обратиться с жалобой?
Саруханян уже не стал церемониться с Тартаренцем.
— На строгость командира нельзя жаловаться. Вместо того чтобы задуматься над тем, почему так строго относится к тебе Даниэлян, ты бегаешь и расспрашиваешь, кому пожаловаться
— Есть такое дело: приказ начальника — закон! — поспешил повторить Тартаренц, понимая, что ему нет смысла вступать в пререкания с Саруханяном.
Зажав подмышкой пачку газет, Тартаренц брел по полю, недовольно бормоча: «Нет, хорошее отношение здесь как-то странно выражается: все почему-то хотят, чтобы ты смерти не боялся!.. И почему у всех создалось такое плохое мнение обо мне? Ах ты, бесценный мой Артем Арзасович, верный мой друг и товарищ, где ты, где? Вот кто подал бы мне дельный совет! Интересно знать, чем он сейчас занят… И жулик же он, — как ловко добился того, чтобы его оставили в тылу! И все твердил, что очень уважает Ашхен… а та и смотреть на него не хотела. Хотя… это при мне, а теперь?..»
Так и не придя ни к какому заключению, Тартаренц добрался до батальона.
За последние дни в результате многочисленных мелких стычек Асканаз Араратян и командир действовавшей против его полка новой германской части успели составить мнение о силах друг друга. На правом фланге гитлеровцы сумели закрепиться на небольшой высоте, откуда могли серьезно вредить полку. Асканаз решил во что бы то ни стало овладеть высотой, которая была известна под условным наименованием «Лысой»: с четырех сторон поросшая кустарником и деревьями, она и впрямь была увенчана на вершине гладкой каменистой площадкой.
Артиллерия метким навесным огнем обеспечивала продвижение роты Гарсевана Даниэляна к высоте. Хотя две огневые точки неприятеля были выведены из строя, остальные продолжали поливать огнем наступающих. Впереди штурмующей роты, бойцы которой вооружены были автоматами и гранатами, полз со своим отделением Унан Аветисян. Отделение Игната ползком продвигалось с другой стороны. Для того чтобы облегчить захват высоты, Остужко бросил другие роты в обход врагу. Этот неожиданный маневр привел в такое смятение гитлеровцев, что их командование вынуждено было бросить для защиты окопов на этом участке свежий батальон. Но к тому времени Унан со своим неразлучным побратимом Абдулом, Вахрамом и другими бойцами своего отделения уже добрался ползком до площадки на Лысой. Вслед за ними бойцы пулеметного расчета, во главе с Габриэлом и Ара, подтаскивали замаскированный станковый пулемет.
Унан подбирался все ближе к площадке. Он с удовлетворением прислушивался к усиливавшейся справа и слева стрельбе, различая в шуме боя звуки родного оружия.
— Ну, ну, ребята, еще немного! — подбадривал он бойцов. — Смотрите, несколько точек уже уничтожено нашей артиллерией! Готовьте гранаты! — И когда они проползли еще несколько метров, Унан скомандовал: — Кидай гранаты!
Несколько связок гранат разорвались на площадке. Две-три минуты ничего нельзя было различить из-за нависшей
— Подносите гранаты! — крикнул Унан, оборачиваясь назад к подносчикам боеприпасов. Выхватив несколько связок у подбежавшего бойца, Унан распорядился: — Быстрей, поднеси и всем остальным! — и, словно припомнив что-то, с раздражением спросил: — А где же твой напарник Тартаренц, почему ты все время один?
Озабоченный исходом штурма, Унан не расслышал ответа бойца, который поспешил назад за дисками для пулемета и автоматов.
Унан приказал бойцам подползти еще на несколько метров к площадке, опутанной в несколько рядов колючей проволокой, и каждому кинуть по две связки гранат: одну — на площадку, другую — на противоположный склон высоты. Снова оглушающий грохот, снова непроницаемая завеса пыли.
— Станковый пулемет вперед!
Габриэл с бойцами своего расчета быстро подтащил пулемет и вслед за Унаном пробрался к колючему ограждению. Под прикрытием густой пыли Габриэл удобно расположился с пулеметом в каменистой впадине. Едва улеглась пыль и появилась возможность разглядеть противника, заговорил пулемет Габриэла. Взвод гитлеровцев, вооруженных гранатами и поспешно карабкавшихся на высоту, откатился назад. Отделение Унана стало полным хозяином Лысой. Узнав об этом, Остужко приказал роте Гарсевана подняться на высоту и занять на ней удобные позиции.
Когда Остужко доложил о занятии высоты, Асканаз сказал ему по телефону:
— Объявите благодарность бойцам. Сообщите также, что действующая от нас справа дивизия полковника Иванова не только отбила все атаки неприятеля, но и заняла несколько населенных пунктов. В одной только стычке они уничтожили триста пятьдесят гитлеровцев. Сейчас сообщу соседу о вашем успехе.
Остужко передал Гарсевану благодарность командования и известие об успехе соседней дивизии. Гарсеван был очень обрадован, но с огорчением доложил, что осколком фашистской мины ранен Унан Аветисян.
— Немедленно доставить в санчасть! — распорядился Остужко. — Укрепите позиции, помните — противник взбешен взятием Лысой. Он сегодня же может предпринять попытку вновь захватить высоту.
Склоны высоты и площадка наверху были усеяны изуродованными трупами фашистских солдат. В отделении Унана были убиты двое. Сам Унан был ранен уже тогда, когда не только его отделение, но и вся рота успела укрепиться на высоте. Заметив упавшего Унана, Абдул подбежал к нему и увидел, что левое предплечье и левый бок его залиты кровью, но раненый выглядел бодро. Успокоенный этим Абдул выхватил бинт и наскоро перевязал Унану раны.
Грохот боя не умолкал. Нахмурившийся Унан обернулся к Абдулу:
— Хватит тебе возиться со мной! Иди возьми на себя командование отделением, а я и сам доберусь до санитаров.
Возражать не приходилось. Абдул, получив указание, побежал выполнять его. Унан, сжимая автомат в здоровой руке, ползком направился в тыл. Вскоре он наткнулся на бездыханное тело одного из бойцов своего отделения, широкоплечего колхозника, уроженца Узунлара: Мацак лежал на спине, глядя широко открытыми глазами в небо. Опустив автомат на землю, Унан ощупал лицо Мацака: оно остывало под его рукой. Унан благоговейно закрыл глаза убитому товарищу и вновь пополз по направлению к тылу.