Арарат
Шрифт:
— Ах ты, гадина! Куда дел свою повязку с красным крестом?!
Немецкий санитар покачал головой, желая показать, что он ничего не понимает. Ашхен выхватила из его кармана повязку с красным крестом и повернулась к Остужко.
Остужко лежал с закрытыми глазами.
— Товарищ Остужко, этот негодяй собирался ударить вас ножом, а ведь он — санитар!..
Голос Ашхен, казалось, вызвал Остужко из забытья. Потрясая повязкой, Ашхен кричала на гитлеровца:
— Негодяй, я тоже могла пустить в ход оружие! Но мне сказали, что мое дело — заботиться о спасении раненых… Понимаешь, спасать жизнь даже таким гадам, как ты, если они будут ранены в бою и попадут в наши руки!..
На лице Остужко появилась легкая улыбка.
— Я думаю, что этих толстокожих может вразумить только сила оружия.
— Простите, товарищ Остужко… А ну, Савва, давай осторожно положим товарища командира на носилки. Нет, нет, и не пытайтесь подняться, голову нужно держать горизонтально, остерегаться прилива крови! Вот так… А этому фрицу, — Ашхен повернулась к одному из санитаров, — пожалуйста, перевяжите рану уж вы.
Но не прошли они и нескольких шагов, как Остужко движением руки подозвал Ашхен и настойчиво сказал:
— Слышишь, как отдалилась стрельба? Беги, Ашхен, может быть, догонишь Саруханяна!.. Ребята донесут меня…
Ашхен не стала возражать; махнув рукой, она повернулась и почти бегом кинулась догонять удалявшиеся роты. Она пробегала мимо полуобвалившихся стен, перескакивала через ямы и кучи щебня. И вдруг перед ней открылось зрелище, которого не довелось видеть Остужко: советские части, штурмовавшие Новороссийск со стороны суши, встретились с защитниками «Малой земли». Люди в восторге обнимали и целовали друг друга. Сердца у всех полнились одним чувством: враг разбит. У Ашхен мелькнула мысль: как хорошо, что и она внесла свою маленькую лепту в дело победы! Ашхен не знала никого из бойцов, но все они казались ей дорогими и близкими, и она так же, смеясь и что-то крича, обнимала и целовала ликующих бойцов.
Но прозвучала короткая команда, и бойцы кинулись к пристани, где еще продолжался бой. Там же находились и пленные, которых гитлеровцы пригнали на пристань, намереваясь погрузить на суда и увезти. Но вскоре советские войска полностью отрезали пристань со стороны суши. Напрасно пытались части бывшего немецкого гарнизона, осаждавшего Новороссийск, прорваться сквозь кольцо окружения. Советские подразделения или уничтожали их, или вынуждали сдаваться в плен. Советские солдаты разбивали запоры на дверях приморских складов, куда были загнаны пленные. Ашхен поспешила в эту сторону. В одном из складов засела кучка гитлеровцев, мешавших продвижению советских бойцов. Ашхен разглядела издали фигурку Грачия Саруханяна. Вскоре она различила и его голос: он приказывал уничтожить стрелявших из засады гитлеровцев. Автоматчики окружили склад. Выстрелы оттуда становились все реже. С треском упала на землю сорванная с петель дверь одного склада, и оттуда хлынула толпа.
Ашхен с одним из санитаров поспешила на помощь раненым, но едва они сделали несколько шагов, как послышалась долгая очередь немецкого автомата. Ашхен и санитар залегли. Когда немецкий автомат умолк, Ашхен подняла голову и заметила впереди двух раненых советских бойцов. Она приподнялась было, но в эту минуту послышался сильный гул и рухнула стена дома, в котором засели гитлеровцы. Ашхен кинулась туда, где лежало двое раненых, прослушала их сердце, пощупала пульс: они были мертвы. Она повернула к себе голову одного из убитых и вздрогнула: застывшим взглядом на нее смотрел Грачия Саруханян. Сердце у Ашхен сжалось. Дрожащими руками она закрыла ему глаза и сама невольно зажмурилась…
Однако нельзя было медлить, и Ашхен поднялась на ноги. Новороссийск был уже полностью освобожден
На Центральной площади Новороссийска раздавались песни, музыка, молодежь танцевала. Городское население праздновало победу вместе с бойцами. Ашхен невольно остановилась, завидев пляшущего в середине круга Шалву. Заметив Ашхен, он схватил автомат, как гитару, и, делая вид, что аккомпанирует себе, громко запел:
К «Мысу любви» я пришел, Нашу Ашхен там нашел, — байда, байда, байда, гей! Сердце у Ашхен — что море, Генацвалэ, шени сулши [17] , — байда, байда, байда, гей!..Неизвестно было, когда успел Шалва сочинить эту песню, но пел он ее с большим воодушевлением и к большому удовольствию слушателей.
Ашхен слушала Шалву, но песня не рассеяла ее грусти.
— Смейся, Ашхен-джан, смейся. Сейчас смех твой, как залп «Катюши», ранит врага, смейся, шени чири мэ [18] .
17
По-грузински: «Умереть мне за твою душу».
18
По-грузински: «Да приму я на себя твою боль».
Шалва перестал петь и подбежал к Ашхен.
— Не идет тебе, Ашхен-джан, быть такой печальной!
— Ты не знаешь — Грачия Саруханян…
— Что, ранен?..
Ашхен молчала.
— Убит?.. — и Шалва ударил себя кулаком в грудь.
Молчаливый и печальный, он шагал рядом с Ашхен.
Их внимание привлекли громкие голоса и радостные восклицания. Из сарая на окраине города вывели новую группу пленных. Оборванные, измученные люди сияющими глазами глядели на своих освободителей. Все спешили обнять, поздравить их. Ашхен подошла, внимательно всматриваясь в лица. Вдруг один из освобожденных, полунагой, похожий на скелет, с провалившимися глазами, несмело шагнул к Ашхен и невнятно проговорил:
— Ашхен…
Передние зубы у него были выбиты.
Ашхен всегда хвалилась своей памятью, но сейчас не могла узнать этого преждевременно состарившегося человека. Она с минуту вглядывалась в него и вдруг воскликнула:
— Аракел?..
— Да, тот, кто когда-то звался Аракелом…
Ашхен с трудом сдержала слезы.
Через несколько часов Ашхен вместе с другими отправленными в Мисхако бойцами из дивизии Араратяна вернулась в свою часть. Встретив Гарсевана, Ашхен заметила, что лицо его сильно озабочено. Зашла речь о погибших в бою, и Гарсеван с тяжелым вздохом произнес:
— Эх, редкий парень был Грачия, единственный сын… Вот тебе и жизнь!
— Видел уже Аракела? — после долгого молчания спросила Ашхен.
— Видел.
— Ну, и как?
— Хочу просить, чтобы разрешили ему вернуться в нашу часть… Надеюсь, он сумеет реабилитировать себя. Ты понимаешь, гитлеровцы использовали пленных на строительстве укреплений!
— Что ты говоришь?.. Примут ли его теперь обратно?
— Посмотрим.
— Он оправдает доверие, я уверена: недаром вы вскормлены молоком одной матери!