Арденны
Шрифт:
— Что ты переживаешь? — Пайпер дружески хлопнул его по плечу. — У фрау появились туфли, тоже мне проблема. Вот если появятся дети…
— Мне только этого не хватало, — Скорцени слегка толкнул его в грудь. — Так всегда бывает после встречи с «Лейбштандартом»?
— Не всегда, — Иоахим рассмеялся. — Но в большинстве случаев.
Самолет оторвался от земли. Маренн взглянула в иллюминатор — Пайпер и его офицеры у бронетранспортеров, закинув головы, наблюдали и время от времени поднимали руки в знак прощания.
— Увидимся на Балатоне, — сказала она Пайперу,
— Увидимся, — весело согласился он. — Обязательно.
Она еще пыталась вглядываться в их исчезающие лица, но фигуры внизу уже превратились в крошечные точки, потом и вовсе растворились в огромном пространстве, раскинувшемся вокруг. Маренн неотрывно смотрела за борт. Слегка запорошенная снегом земля искрилась под лучами солнца. Асфальт на шоссе отливал синевой. Изрытые воронками поля напоминали о том, что все они пережили всего лишь несколько дней назад. Самолет держал курс к линии фронта. Маренн узнала холмы у Ла Ванна, где пришлось сдерживать наступление американцев до подхода основных сил дивизии. Летчик немного снизился. Под крылом машины мелькали разветвления траншей и ходов сообщения, рваные пятна воронок, темные овалы и прямоугольники бывших огневых позиций и укрытий. Сейчас здесь было пусто и безлюдно, американцев отбросили, и дивизия значительно продвинулась вперед, а всего лишь пять дней назад здесь укрывались сотни людей и десятки машин. Промелькнули холмы, за ними снова потянулись земляные сооружения. Они обрывались на просторной равнине. Здесь тоже проходила линия фронта.
Скорцени сидел рядом с ней, но как только самолет оторвался от земли, он заснул, как многие солдаты и офицеры в самолете — все очень устали. Айстофель, и тот дремал, положив морду на колени Маренн. Пожалуй, бодрствовали только Раух и Йорген Цилле. Они сидели на самых первых местах, рядах в трех от Маренн. Так же, как она, они смотрели вниз и негромко переговаривались.
Маренн старалась не смотреть на Фрица. И не потому, что она боялась, что Скорцени заподозрит их близость, случившуюся в Аахене. Нет, она не боялась этого. Просто ей не хотелось отпускать удивительное ощущение от этой неожиданно, непредсказуемо свершившейся любви, и она завернулась в свои чувства, как в кокон, не желая пускать никого, даже того, кто стал их причиной и вдохновителем. Она так долго сопротивлялась, но отдалась легко, нисколько не сожалея. Она выносила в себе это чувство, выстрадала его, чтобы вылить, отдать его Фрицу, отдать все, без остатка, прекрасно понимая, что, когда они вернутся в Берлин, всего этого не то что не будет — все станет по-другому, и сама она станет другой.
Мерцание оранжевого ночника, шуршащий шелк постели, его горячая близость, страстность его объятий, его поцелуи, быстрое прощание на пороге номера. Как бежала на высоких каблуках, в длинном платье, в накинутой на плечи шинели к БТРу с одной мыслью — успеть скорее в гостиницу, пока не вернулся он, как когда-то шестнадцатилетней девчонкой торопилась после свидания с английским лейтенантом, лишь бы отец не заметил, что ее долго не было. Все это в Берлине невозможно, это останется здесь, в Арденнах, останется в ее сердце, одним из самых чудесных его секретов. И это удивительное чувство свободы, которое она испытала, отдавшись нахлынувшей любви, неповторимое ощущение легкости, точно весь груз, давивший ей на сердце, сгинул и вся жизнь ее точно заново началась, с нуля.
Это ощущение тоже уже не вернется никогда. То, что начато, будет иметь продолжение. Наверное, они встретятся и в Берлине, не только в служебной обстановке и не только по служебным делам. Но все это будет иметь уже другое качество, другое содержание, другое состояние и другой накал чувств. Когда чуть ли не каждый день смотришь в изрыгающее огонь жерло боевого орудия, когда смерть так близко, что о ней даже надоедает думать, то и любовь ощущаешь по-иному, гораздо острее, чем в гостиных и столичных спальнях, а уж тем более в кабинетах, будь они на Беркаерштрассе или в клинике Шарите.
Под крылом промелькнули бывшие позиции американцев. Они зияли бесчисленными ямами и холмами. Там, где находились их траншеи и ходы сообщения, все было покрыто воронками. Виднелись разбросанные доски и бревна, исковерканные машины и пушки. Вдали на севере вырисовывались смутные очертания Ставелота. К нему тянулась обсаженная деревьями дорога.
— Вон Бержевиль! — услышала Маренн голос Цилле, он говорил Рауху. — Видишь?
Действительно, внизу промелькнул старинный бельгийский городок, и Маренн даже показалось, она снова увидела старика Мартена на пороге своего дома. Всю равнину за Бержевилем покрывали разбитые танки, американские и немецкие. При взгляде на них снова дрогнуло и тоскливо заныло сердце.
Справа, сверкая бортами, пронеслись к фронту «мессершмиты». За Ставелотом явно шел бой. Дымки взрывов покрывали землю. По балкам и кустарникам виднелись позиции немецкой артиллерии. Орудия беспрерывно стреляли на запад, откуда взлетали огоньки ответных выстрелов. На холмах и в долинах вырисовывались пехотные цепи. Самолет еще приблизился к линии фронта, теперь можно было видеть, как пехотинцы медленно, в непрекращающихся перестрелках, продвигаются вперед. Линия фронта сильно изогнулась, на некоторых участках немецкое наступление заметно замедлилось. Огибая равнину, фронт уходил в Арденнские горы, лесистые, засыпанные снегом.
— Это «Лейбштандарт!» — прокричал Цилле.
Внизу по шоссе двигалась колонна «тигров». Командиры экипажей, высунувшись из открытых башен, поднимали головы, смотрели на самолет, кто-то махал головным убором. Самолет еще снизился, видимо, летчикам-транспортникам и самим было интересно посмотреть на знаменитую эсэсовскую дивизию на марше. Сверкнули под крылом синие воды Зальма. Теперь можно было разглядеть почти каждого человека, не говоря уже о машинах. «Королевские тигры» и «пантеры» мощно шли вперед, на высокой скорости, их почти синхронное движение завораживало. Танкисты, взглянув наверх, смеялись, что-то кричали, но услышать было невозможно.
Вдруг сбоку показались черные точки, они быстро увеличивались. Наперерез им бросились «мессершмиты».
Танкисты быстро забыли о транспортнике. Люки башен захлопывались.
Война снова резко, непредсказуемо напомнила о себе. Закипели первые воздушные схватки, в стороне от дороги вспыхнуло пламя, и мгновенно вырос клуб белого дыма. Самолет качнуло. Это видимо отрезвило летчиков. Они выправили машину, самолет сделал разворот и взял курс на Берлин.