Арехин в Арктике
Шрифт:
– Куда теперь? – спросил Григорий.
– На Новые Пустыри. Чекисты, полагаю, уже там. Посмотрим, кому дорогу перешли.
Пока добирались, Арехин думал вскользь, неглубоко. На небо смотрел, по сторонам. Тиски, ломавшие голову, чуть-чуть ослабли. Или, напротив, голова меняла форму, приспосабливаясь? Вдруг это и есть муки души, проявляющиеся подобным образом?
К Новым Пустырям подъехали к закату. Он рассчитал верно: наряд чекистов заканчивал работу.
К нему подбежал Луновой:
– Мы вас и не ждали, Александр Александрович. Феликс Эдмундович сказал, что вы заняты, и беспокоить не велел.
– Никакого беспокойства, Иван Степанович. Занят, но несколько минут у меня есть. Разобрались, кто это?
Под кустами рядком лежали тела, числом одиннадцать.
– Двое – точно кронштадтские, из заводил. У нас по ним ориентировка, ну, вы знаете…
Арехин не знал, но виду не подал.
– Полюбуйтесь, – и Луновой подвёл его к кустам. – Видите? – он сдвинул разрезанный рукав с левого плеча крайнего.
На плече синела татуировка. Татуировки среди моряков не редкость, но на сей раз это были не якоря, не русалки, не корабли. Странная химера: крылатый демон, головой которому служил осьминог, или нечто, похожее на осьминога, восседал на троне.
Понизив голос, Луновой сказал:
– Точно, как в спецписьме. И у второго тоже, – он показал татуировку лежащего рядом. – Видно, звери отчаянные, недаром написано: при задержании в разговоры не вступать, уничтожать на месте без промедлений. Но как вы разглядели, что это кронштадтские?
– Случайно вышло, – рассеянно сказал Арехин, обдумывая услышанное. – А насчёт остальных?
– Местная шпана средней руки. Крупняка среди них нет, теперь уж и не будет, не вырастут. Оно и правильно.
– Все – от огнестрельных ранений?
– Доктор не смотрел, но и у самих опыт есть. Да. Пулеметные, а у двоих ещё и револьверные раны, в голову. Для верности, да?
– Покажите-ка.
Арехин осмотрел тела. Оба были ранены, один в живот, другой в бедро. И – по пуле в голову, но не пулеметные пули, пулеметные череп разнесут. Револьверные, как и определил Луновой.
– Один ушел. Или кто-то пришёл вслед и добил, – сказал он.
– Коляски-то все на месте. И лошади, – с сомнением сказал Луновой. – Что ж они не уехали?
– Коляски приметны. Да и дорогу требуют, а пешком в любую щель пролезешь.
Действительно, пулемёт потрепал и коляски. Не сильно, в меру боезапаса, это же не «Максим», но опытный глаз пулевые отметины заметит. В Москве теперь много опытных глаз.
– Ушли, значит.
– Все-таки, думаю, ушёл. Один. Всего их было двенадцать. Разумеется, я мог и сбиться в счете…
– Вот это вряд ли, – сказал Луновой. – Когда это вы сбивались.
Арехин не стал говорить, что всё когда-то случается в первый раз. И в том, что преследователей было двенадцать человек, и в том, что добивал один из выживших, он был уверен. Неясно было другое: если нападение готовилось заранее, о чем свидетельствовала траншея, то как могли угадать, что он, Арехин, поедет этим путём? Что он вообще окажется в этом районе города? Или засада была не на него, а на всякого проезжего? Ограбил, убил, закопал, и так раз за разом. Конвейер. Потогонная система Тейлора.
Он снова наклонился над телами, теперь осматривая кисти.
– Похоже, траншею рыли эти парни: у четверых водяные мозоли. Почти зажили, но всё же видно.
– Да, – согласился Луновой. – Мишку Ламкина я знаю, щипач, у щипачей руки нежные, и, если такая мозоль объявилась, то явно неспроста.
– Вы вокруг посмотрите, – посоветовал Арехин. – Вдруг они не первый раз здесь промышляют. Или оставшийся недалеко ушёл.
– Почему недалеко?
– Он тоже мог быть раненым.
– Посмотрим. Или угро поручим, пусть с собачкой поищут.
– А с телами что будете делать?
– А что с ними делать? Опишем опознание, кого опознали, да здесь и закопаем, когда руки дойдут. Сами выбрали, где лежать.
Распрощавшись с Луновым и кивнув остальным чекистам, он вернулся в кабриолет. Опять вскочил, а не влез. Это хорошо.
– Как они на вас смотрят, – сказал Григорий.
– Как?
– Будут всю жизнь хвастать, что видели самого Арехина, и он с ними разговаривал, ручкался, чай пил.
– Это почему?
– Как же. Они эту банду месяц, может быть, искали. А тут пришел, увидел и всех положил.
К дому они подъехали в сумерках. Дворник, лениво стоявший у ворот, завидя Фоба и Дейма, сорвался с места и, угодливо улыбаясь, поспешил отворить их.
Неужели и сюда дошли слухи о Битве На Пустырях? Вполне возможно.
Дом менялся на глазах. Вместо профессуры сюда стали направлять красных командиров. Война закончена, или почти закончена, пора и о гражданской жизни подумать. И, услышав, что есть такой вот хороший дом, командиры полков требовали ордера именно сюда. Положим, командирам полков отказывали, но ведь есть и командиры дивизий, и армий, и фронтов…
Куда же девалась профессура? Кто-то получил разрешение на выезд во Францию, Великобританию и прочие швеции, кто-то – ордер на квартиру в Доме Учёных, а кто-то, пару раз столкнувшись с новой элитой, и сам поспешно съезжал куда получится. И ведь не скажешь, что въехавшие – плохие люди. И денег до пятницы займут, и солью поделятся, и шкаф передвинуть помогут. Они не плохие, они другие. И – победители. Раз победители, то будьте добры любить и уважать. А если губы кривить да носом вертеть, не то сказали да не туда плюнули, тут уж подвиньтесь, не прежнее время.