Арест
Шрифт:
— Это абсолютно неприемлемо, — кривится Танн. — Молодой человек, вы должно быть перепутали серьезное мероприятие и цирковой номер. Ваша шутка не смешна.
— Нет, это ты перепутал, — обрывает Адам. — Открой рот. Так ты ему сказал? Открой рот и глотай все дерьмо. Так ты говоришь своим избирателям. Да?
— Я ничего подобного не высказывал, ваш уровень…
— Не держи людей за дебилов, Танн. Все видят твое нутро. Люди устали. Ясно? Устали от этих лозунгов, от споров, от дебатов, от грязи, которая льется рекой. Людям нужны действия. Реальные дела.
— Охрана, выведите его! — восклицает Танн.
Адам выдергивает микрофон из стойки, подходит к своему противнику вплотную.
— Открой рот! — рявкает мой супруг. — Ты. Гребаный ублюдок. Открой свою пасть!
Содрогаюсь от ледяного тона, сжимаюсь в комок. Губы невольно приоткрываются, прикрываю их ладонью.
Джордж Танн открывает рот. Рефлекторно. Просто сражен наглостью и напором.
— Ваша партия продвигала прошлые поправки. Ваша партия способствовала принятию провальной медицинской реформы, которую не откатить назад. Ваша партия отсасывает Сопосу каждый долбаный раз. Еще и с проглотом. Мы только пытаемся исправить эту ситуацию. Мы готовы действовать прямо сейчас. Сегодня. Выбор за людьми. Кого они хотят получить? Говорящую куклу или реального лидера?
Танн дергается как удара электрическим током.
— Я кончил, — бросает Адам. — Можешь глотать.
Микрофон отлетает в сторону.
Камера целиком и полностью фокусируется на лице Адама. Камера любит моего мужа. Обожает. Он похож на ангела, прекрасного и недосягаемого. Глаза пылают праведным гневом, приковывают, словно цепями оплетают.
Игра. Какая виртуозная игра.
Трансляция прерывается. На экране снова вспыхивает навязчивая реклама. А мои пальцы лихорадочно подрагивают, пока ищу телефон, жму кнопку вызова.
Гудки. Никакого ответа. Супруг не спешит принимать звонок.
Поднимаюсь, нервно прохаживаюсь по кабинету, очень стараюсь сосредоточиться, однако мысли разбегаются. Вскрикиваю от боли, отскакиваю назад. Понимаю, что порезалась, наступила прямо на битой стекло.
Надо вызвать уборщицу. Да, надо. Потом.
Подхожу к панорамному окну, перестаю ощущать собственное тело от зашкаливающего волнения. Прислоняюсь лбом к ледяному стеклу. Стою так очень долго и размышляю.
Что Адам вытворяет? Что? Что он…
Это грандиозный провал. Или успех?
Все зависит от восприятия людей.
Прозрачная поверхность запотевает от моего учащенного дыхания. Черчу букву «А», после обвожу в сердечко. Так по-дурацки, полный идиотизм.
Отстраняюсь от окна. Хочу обернуться, но крепкие руки обвиваются вокруг талии, лишая свободы действий.
— Что ты натворил? — тихо шепчу я. — Танн в бешенстве. Не представляю, как будут развиваться события дальше. Но он же убьет тебя. Такое не прощается.
— Точно, — вкрадчиво заявляет Адам, прикусывая нежную кожу на моей напряженно выгнутой шее.
22
— Вы проиграете выборы, — бормочу, безуспешно пытаясь побороть дрожь в голосе. — Я плохо представляю, как отреагируют люди на твою выходку, однако судебный иск это наименьшее из тех последствий, которые вскоре последуют.
— Очень надеюсь, — хмыкает муж, а после невыносимо медленно задирает мою юбку, приподнимает до самой талии.
— Тебя совсем не волнует эта ситуация? — поражаюсь, пробую повернуться, однако он не разрешает, продолжает удерживать меня у окна. — Будущее?
— Волнует, — ровно замечает Адам, проводит пальцами по моим бедрам, поддевает лямки, идущие от пояса для чулок, поглаживает обнаженную кожу, а после резко вбивает колено между ног: — Волнует, что моя жена наряжается на работу как шалава.
Теряю равновесию, чуть не падаю. Однако жесткая хватка не дает рухнуть вниз. Из груди вырывается пораженный выдох.
— Признавайся, — выдыхает супруг. — Перед кем голым задом сверкаешь?
— Все прикрыто, — возмущенно говорю я. — На мне надето нижнее белье, не понимаю, по какой причине ты вдруг…
Треск разрываемой ткани. Короткий и оглушительный. Горячие пальцы властно сминают ягодицы. Дальше следует мощный шлепок, заставляющий встрепенуться, взвизгнуть. По телу растекается жидкая ртуть.
— Нет, Адам, — стараюсь придать больше уверенности своему прерывающемуся голосу. — Я против. Только не здесь. Не на работе.
Огромный член прижимается к лону. Твердая плоть обдает кипятком, буквально ошпаривает, заставляя меня извиваться от сладостного бессилия.
Я даже не улавливаю шорох ткани, не успеваю понять, когда именно Адам высвобождает свой гигантский орган из брюк. Толчки крови перекрывают собой абсолютно все. Грохот бешеный. И мое сердце обрывается, впадает в исступление от близости мускулистого мужского тела. Жар разливается под кожей.
— Ты сучка, Ева, — хриплый голос обвивается вокруг горла, точно грубая веревка. — Моя маленькая грязная сучка.
— Ублюдок, — выдаю сквозь стон. — Ты чертов ублюдок, вот ты кто!
— Я буду скучать, — выдергивает заколку из моих волос, распускает локоны, зарывается лицом в спутанные пряди, делает шумный вдох. — Готова к горячей скачке?
Ничего себе. Задает вопрос, интересуется моим мнением.
В следующий миг все мысли разом вылетают из головы. Мужские пальцы безжалостно впиваются в бедра, тянут меня назад, принуждая согнуться, прогнуться и покорно принять разгоряченный член. Ладони утыкаются в стекло, соскальзывают ниже и ниже в тщетной попытке удержать равновесие.
23
Я падаю в пропасть. И даже не пытаюсь это прекратить. Наоборот, наслаждаюсь и с головой ныряю под лед, раскаленный диким пламенем.
Адам насаживает меня на свой твердый жилистый орган, крепко обхватывает мои бедра и резко двигает, управляет, словно марионеткой, овладевает мною грубо и мощно, отбирает призрачный шанс на свободу. Притягивает к себе, вбивает в свитое из стальных мускулов тело, а после отталкивает, вбивает в стекло, принуждает вжаться в гладкую поверхность, распластывает.