Аргентина: Кейдж
Шрифт:
Подождала, пока проморгается, улыбнулась.
— На разработку — неделя сроку. Слово «резонансная» понятно?
— Т-так точно! — Лейтенант Кнопка сглотнул. — То есть... Я в словаре посмотрю. А что именно требуется?
Секретный агент Мухоловка искренне восхитилась. Талант! Щелкнула ногтем по лейтенантскому лбу:
— Думайте!
Хотела еще добавить, уже по поводу дисциплины. Не успела. Руди подобрался, сжал губы — и, схватив ее за плечи, резко развернул спиной к стене, сам же шагнул вперед, прикрывая. Анна, не промедлив, расстегнула сумочку, где скучал «номер один». Знания и опыт —
...Двое — шкафы средних размеров в одинаковых плащах. За их спинами, приткнувшись к тротуару, — роскошное светлое авто, лупоглазое чудище с трехлучевой звездой на капоте. Передняя дверца открыта.
— Госпожа Фогель, вас просят пройти в машину. — Левый шкаф, по-немецки, но с сильным акцентом.
— Просят! — Правый, нажимая голосом. По-французски.
Руди уже успел расстегнуть пальто, Анна — нащупать рифленую рукоять. Шкафы переглянулись.
— Про мячик, значит, велено напомнить, — левый задумался. — Из этого, как его...
— Из каучука. Который прыгает, — пришел на помощь второй. — И не дергайтесь, вас под прицелом держат.
На заднем сиденье было темно, кто-то озаботился, задернув шторки на окнах.
— Садитесь, — велела женщина в дорогом кашемировом пальто. — Долго вас не задержу, госпожа Фогель.
Подождав, пока гостья устроится, откинула пепельницу на дверце, щелкнула платиновой зажигалкой. Головы не повернула, так и смотрела вперед.
— Пора заканчивать нашу глупую вендетту. Бедняга Жожо в больнице, номера у меня больше нет, а по вашему поводу мне уже звонили из американского посольства.
Говорила негромко, без малейшего выражения, стараясь не дрогнуть лицом.
— Поскольку все затеяла я, мне извиняться первой. Виновата! Наслушалась Жожо с его сказками об апашах. Старик боялся потерять работу в кабаре... Но решение мое, моя и вина.
Мухоловка кивнула.
— Принимается. Я тоже виновата, госпожа Веспер. Оказалась рядом с хорошим парнем и не стала его проверять по-настоящему. Странно только, что мы столкнулись в «Paradis Latin». Тесен мир!
— Американцы решили, что «Апаши» вышли на тропу войны против «Ковбоев», — женщина поморщилась. — Идиотские названия! Войны никакой не будет, у нас общий враг — Гитлер. А кабаре... Вы — балерина, а я, представьте себе, хотела в чем-то превзойти собственного мужа.
Затушила сигарету, повернулась.
Глаза в глаза!
— Я на вас не в обиде, госпожа Фогель. Пусть Марек будет счастлив. Но есть двое, которые могут сломать ему жизнь, теперь они — ваша забота. Первый — его брат, он страшный человек. Второй... Он еще страшнее. Она...
Наклонилась, дохнула в лицо.
— Не догадались? Гертруда Веспер, моя дочь!
4
Слева! Справа!.. Кейдж помотал головой, глазам не веря. Собор, знакомая брусчатка площади Святого Бенедикта, дома с закрытыми ставнями, черепичные крыши. Толпа слева — и справа толпа. Откуда столько? Если вместе сложить, и полтысячи наберется. Полиция... Полиция? За все эти дни для репортера «Мэгэзин» здешние правоохранители исчислялись количеством один, голубоглазый, с носом-лепешкой.
Зонтики, суровые, мрачные, насупленные — против Сжатых Кулаков. Пока еще молчат, взглядами меряются. Над теми и другими — знамя, одно и то же, французский «триколор».
Криса позвали к отцу Юрбену, он и пошел, ни о чем не подозревая. Даже фотоаппарат не взял. Во вчерашних новостях — ничего особенного. В Париже — показ мод, в Берлине — похороны Гейдриха, в России — пятилетка, над Испанией — безоблачное небо.
— По-зо-о-о-ор! — Зонтики, в две сотни глоток.
— По-зо-о-о-ор! — эхом, Сжатые Кулаки.
Волны всколыхнулись, дрогнули, исторгая из глубин наскоро нарисованные транспаранты. На одном: «Руки прочь от Испании!», на втором... И на втором — «Руки прочь от Испании!»
— Правительство предателей... — Зонтики, густым слитным хором.
— ...в отставку-у-у! — басом, Сжатые Кулаки.
Крис вытер пот со лба.
Двери открыл сержант Мюффа — при полной форме и тяжелой кобуре на поясе. Взглянул — как прицелился.
— Заходи!
Крис, уже ничему не удивляясь, переступил порог. Знакомая комната, деревянный стол, куча газет, открытый точно посередине молитвенник в кожаной обложке. Хозяин, Черный Конь, от стола справа. Кулаки на столешнице, тяжелая челюсть — тараном. Слева — сам гражданин Максимилиан Барбарен, руки в боки, шляпа набок. На гостя и не взглянули, друг другом заняты.
— Ты подожди, Кретьен, — шепнул на ухо сержант. — Пусть пар выпустят.
Крис, стараясь ступать бесшумно, свернул налево и прилип к ближайшей стене.
Кулак отца Юрбена взметнулся вверх.
— Брат мой во Христе!..
Тр-р-ресь! Стол подпрыгнул и зашатался. Одна из газет с легким шелестом спланировала на коврик.
— ...Только милосердие заставляет меня удержаться от кровавого классового насилия. Иногда начинаешь жалеть, что человеческие жертвоприношения отменены!..
Мэр дернул крепким подбородком.
— И не сомневался. Вы, кюре, — людоед! И вожак людоедов.
— Я-а-а?!
Кейдж и Мюффа переглянулись. Сержант указал пальцем на мэра, потом на себя...
— Да я тебя сейчас!!!
Успели! Схватили за плечи, Жан-Пьер — власть светскую, репортер — духовную.
— Saperlipopette! — рявкнул жандарм жандармским голосом. — Всех арестую, кровь Христова в Пресвятую Пасху через Рождество!
Бах! Молитвенник бессильно ткнулся кожаной обложкой в пол.
«...Мятеж и смута в Испанской республике выявили внутреннюю несостоятельность испанского государства. В течение последних трех месяцев оно распалось и фактически перестало существовать. Тем самым прекратили свое действие договоры, заключенные между Французской республикой и Испанией. Предоставленная самой себе и оставленная без руководства, Испания превратилась в удобное поле для всяких случайностей и неожиданностей, могущих создать угрозу для Франции и французского народа...»