Аргентинец
Шрифт:
В первые дни Саблин не до конца понимал, что он натворил, уехав из Нижнего Новгорода. В течение более полугода он только и думал, что о побеге из Совдепии, но это всегда относилось к будущему — далекому и непредсказуемому. Теперь он катил куда-то, каждую секунду приближаясь к войне, и только одно было ясно: прошлого не вернуть.
Саблин не подозревал, что жить в одном купе с Климом и Ниной будет настолько невыносимо. Она разрезала на дольки яблоко, вставала на свою постель и передавала их Климу на верхнюю полку, а потом долго не садилась как следует и что-то шептала ему на ухо и тихо смеялась. Саблин чувствовал себя лишним, неудобным, мешающим…
Графиня раскладывала пасьянс, а Саблин с тоской вспоминал Любочку: как она смотрела на него! Ведь они действительно поступили с ней будто последние негодяи. Как она будет справляться с младенцем одна? Надо было остаться в Нижнем Новгороде! Пусть у нее чужой ребенок — Саблин все равно любил ее…
Опять проверки документов, бесконечное маневрирование по запасным путям; пленные, роющие ряды окопов; слухи о том, что где-то в этих местах орудует шайка не то бандитов, не то партизан, которые нападают на поезда и грабят всех без разбору. Обороняться от них было нечем: новобранцам до прибытия на фронт оружия не выдавали, чтобы они не сбежали с ним или не перестреляли друг друга.
На стоянках все высовывались из окон и кричали солдатам в соседних поездах:
— Вы откуда?
— Из Брянска. А вы?
— С Сибирского фронта. Вот завалили Колчака, теперь едем громить Деникина.
Колчак отступает… О чем думают белые генералы? Им бы разом ударить по Москве, а так, по одиночке, их действительно разобьют.
Все-таки решение об отъезде было верным. Прошлого не вернуть, надо учиться жить заново, как когда-то пришлось учиться ходить после ранения в ногу. Саблин еще не знал, как все сложится, но уже предчувствовал: скоро можно будет говорить, думать и работать без идиотского контроля, без унижающих человеческое достоинство разрешений. Недолго осталось терпеть.
Ночью, когда они сидели в гостях в соседнем купе, послышались далекие раскаты пушек.
— Кажется, фронт близко, — сказал Клим. Глаза его блестели радостно и тревожно.
Один из красных командиров поднял руку, будто хотел пригладить себе волосы, и вдруг быстро перекрестился. За ним все остальные.
3
«Агитаторы» опять не спали полночи: шептались, придумывая, как лучше переходить линию фронта. Саблин понимал, что это занятие бестолковое: следует добраться до Курска и там на месте все разузнать, — но он все равно спорил с Климом:
— Не будем брать проводника! Он нас заманит в ловушку и убьет. Или сдаст красным.
— Главное, достать карту, — настаивала Нина. — Если будет хорошая карта, мы и сами разберемся…
Саблин едва сдерживал себя:
— Если карту найдут, то сразу догадаются, что мы затеяли!
Софья Карловна ничего не предлагала, волновалась больше всех и пила захваченные из дома успокоительные капли.
Улеглись вконец растревоженные. Саблин прислушивался к стуку колес и без конца думал: «Удастся прорваться или нет?» Он закинул руки за голову: от подмышек давно не стиранной гимнастерки несло потом — запахом живого тела. Пока еще живого.
Колыхались занавески, тихо побрякивала эмалированная кружка, оставленная на столе.
Внезапный стук в дверь:
— Всем подняться! Проверка документов!
Варфоломей Иванович так резко вскочил, что ударился головой о багажную полку.
Графиня зажгла огарок, поставленный в консервную банку.
— Что там? — спросил Клим.
— Не знаю… Наверное, опять дезертиров ловят.
В соседних купе зашевелились. Проводник ходил по коридору:
— Товарищи, поторапливайтесь!
Саблин спустился вниз, сел рядом с Софьей Карловной. Она накрылась накинутой задом наперед шинелью: во время проверок ее всегда бил озноб.
Клим приоткрыл дверь и выглянул наружу:
— Да тут целый съезд солдатских депутатов! Варфоломей Иванович, давайте документы.
Саблин сунул ему истрепавшиеся бумаги. Дверь отъехала в сторону.
— Здесь у нас агитаторы, — сказал проводник, обращаясь к кому-то в коридоре.
За ним теснились красноармейцы, еще какие-то люди.
— Доброй ночи. Извините, что побеспокоили.
Клим зевнул в кулак:
— Ничего.
Проводник вновь оглянулся, солдаты расступились, и в купе вошел… Осип.
Он все понял. Саблин в оцепенении слушал глухие удары сердца: «Вот и приехали…» Но Осип смотрел не на него, а на Клима.
— Так-так… Что ж ты Нинку с собой взял? — насмешливо спросил он. — Не боишься, что ее тут пристрелят?
Клим молчал, прикусив губу. Осип выдернул у него из рук документы, достал карманный фонарь и внимательно просмотрел бумаги. Потом с усилием разорвал всю пачку — и пропуска, и аргентинский паспорт.
Лицо его исказилось от нервной гримасы. Он направил фонарь Климу в глаза.
— Мне как сказали, что ты в четвертом вагоне, я сразу сюда… Вот, думал, дружка своего встречу — вместе на фронт поедем. — Осип обернулся к красноармейцам: — Они к белым пробираются — семейно, так сказать. Вы, Варфоломей Иванович, тоже к Деникину собрались? Любочка не нужна оказалась?
Саблин дергал себя за ворот гимнастерки, будто тот душил его.
— Обыскать здесь всё! — приказал Осип солдатам. — Прощупайте одежду, драгоценные камни могут быть в карандашах, в свечках, в хлебе; монеты прячут в подметках или обтягивают тканью и пришивают вместо пуговиц. А ты на выход, — приказал он Климу.
Нина вцепилась в него:
— Нет! Пожалуйста… не надо!
Осип отшвырнул ее так, что она ударилась о стол.
— Господа, да вы с ума сошли! — ахнула Софья Карловна.
Клима выволокли наружу.
— Стойте! — закричал Саблин. Растолкав солдат, он рванулся следом в коридор, в громыхающий тамбур.
— Открой дверь, чтоб кровью тут не напачкать, — велел Осип насмерть перепуганному проводнику.
Распахнутая дверь клацнула об обшарпанную стену. Пахнуло холодным воздухом, громче застучали колеса. Над прыгающей кромкой леса зеленело предрассветное небо.