Аргентинец
Шрифт:
Мы рисуем плакаты, верстаем фронтовую газету, делаем стенды и режем на ленты казенную бумагу, которую потом вымениваем на самогон: крестьяне заклеивают ею окна, чтобы не лопались от разрывов. Впрочем, подробности нашей подпольной торговли следует унести если не в могилу, то за границу.
Моя прямая обязанность — составлять листовки под руководством товарища Скудры, бывшего помощника провизора из Риги. Из собрания моих сочинений можно узнать много любопытного: скажем, о том, как появляются священные надписи на стенах храмов. Никаких чудес — сплошная химия: берем размягченный воск, добавляем в него белый фосфор (осторожно, он ядовитый!) и рисуем им таинственные знаки. Ночью они будут светиться, как нью-йоркская реклама.
Если белый фосфор растворить в сероуглероде (тоже ядовитая штука) и смазать им фитили свечей или лампад, то скоро растворитель испарится, а фосфор на открытом воздухе сам собой вспыхнет. Так изготавливается чудо с божественным огнем.
Старинные иконы, написанные с применением сурика и свинцовых белил (ядовиты!), темнеют от времени, но стоит их протереть раствором перекиси водорода, и изображение «воскреснет». А чтобы удалить почерневший слой олифы, достаточно обработать ее уксусной эссенцией. Вот вам и обновление иконы.
Саблин занялся устройством госпиталя в бывших свияжских монастырях: раненых и больных столько, что их размещают даже в соборах. Поначалу, когда я расспрашивал, как поживает моя кузина, он говорил: «Ничего, слава богу». Но однажды все-таки признался: она завела себе нового супруга из числа большевистских бояр. Варфоломей Иванович совершенно измочалил себя мыслями о Любочке, и я, как никто, понимаю его: сам несколько дней назад примерял на себя потерю Нины.
Хочется утешить Саблина, а ничего не сделаешь: когда тебя бросают — это маленькая смерть. Можешь перебирать фотокарточки, носить букеты на могилу, но факт остается фактом: все пропало. Эх, Любочка, Любочка… Слава богу, она оставила мечты о моей скромной персоне.
Свияжский военный лагерь растет не по дням, а по часам: каждый день приходят эшелоны с пополнениями, но дальше артобстрела белых пароходов дело не идет: большая часть новобранцев не умеет обращаться с оружием, и их еще надо всему обучать. Нас самих спасает то, что ниже по течению река делает резкий поворот и там установлена плавучая батарея, которая не дает белым приблизиться на расстояние выстрела.
Товарищ Троцкий — надежа и опора нашей армии. «Наша» в данном случае — правильное слово, хоть я ни в коей мере не поменял взглядов на большевистские эксперименты. Люди, копошащиеся вокруг Свияжска, уподобились стае бродячих муравьев, где выживание каждого зависит от успеха колонии в целом. Отколоться от своих — значит тут же погибнуть: одиночек уничтожают все — и красные, и белые, и «нейтральное крестьянство», которое живет под лозунгом «Чума на вас — на оба ваши дома!» [29] Вдруг ты шпион? вдруг дезертир? вдруг сам хочешь напасть? Вдоль дорог валяются трупы — кого расстреляли, кого зарезали. Мы с Ниной прибились к Красной армии, она нас защищает, поэтому она «наша».
29
Цитата из «Ромео и Джульетты» В. Шекспира (пер. Д. Л. Михаловского, 1888 г.).
От твоей собственной воли ничего не зависит: ты можешь надеяться только на коллектив. И это отлично вписывается в теорию Троцкого, который убежден, что каждый человек по отдельности труслив, ленив и в целом недоразвит.
Лев Давидович занимается «спайкой» и «воодушевлением масс», но прекрасно понимает, что заряд бодрости, полученный на митингах, испаряется при первом появлении обычной мозоли на солдатской пятке. Если сапог трет, никакая Казань не интересует. Единственное, что может погнать тебя вперед, — это страх смерти или еще большего увечья. Так как пластырей, носков и хороших сапог в Красной армии не водится, остается одно — постоянно угрожать расстрелом: «Сплотиться, вашу мать! Ни шагу назад, а не то…»
Не только в боевых частях, но даже в нашей агитбригаде установился незыблемый «Символ веры»: делать свою работу хорошо можно только из страха перед наказанием. Теоретически еще есть «борьба за светлое будущее», но на практике это пустой лозунг, ничего не значащий для абсолютного большинства, хотя пропаганда утверждает обратное.
Идейных бойцов мало, и почти все они на комиссарских должностях. Вот эти действительно борются за светлое будущее — за свое собственное, ибо, с одной стороны, это новые посты и блага, а с другой — приятные ощущения миссионера, спасающего из пучины невежества необразованных дикарей — тех самых рабочих и крестьян. Думается, именно комиссары потом будут писать пламенные воспоминания о Гражданской войне и выдавать свои собственные ощущения за массовые.
Упаси господь, признаться в том, что ты ищешь личной выгоды и вообще желаешь быть сытым, довольным и счастливым! Все, что ты делаешь, должно быть трудным: жить надо с усилием, сжав зубы и не рассчитывая на награду (по крайней мере, официально), — только тогда ты признаешься достойным членом пролетарского общества.
В результате у каждого появляется двойное дно. Снаружи ты — преданный муравей, гордый переносчик соломы и дохлых гусениц; у тебя нет собственных нужд, муравейник — это все, матка — свет в окне. А внутри ты все-таки человек, и чем больше в тебе человеческого, тем сложнее доказать, что у тебя нет мыслей и интересов, а вместо сердца в груди — мускулистая трубка.
Это идеальная модель каждодневного несчастья, самого проклятого рабства, которое только можно представить. Тебя держат не цепи, а осознание того, что если ты откажешься быть муравьем, ты лишишься поддержки колонии, а это равносильно смерти. Ты обязан расходовать жизнь так, как это угодно не тебе, а хозяину-коллективу. При этом ты сам являешься его частью, то есть служишь сам себе.
Ирония заключается в том, что революция была призвана порвать связки «ты всегда чей-то раб и господин», но, похоже, это те тросы, которые держат российское шапито в стоячем положении.
Что нам делать, мой друг? Наращивать хитиновый покров, затачивать челюсти-мандибулы, запасаться ядом — он наверняка нам пригодится. Мы в совершенстве освоим искусство мимикрии муравьев. Как утверждают зоологи, этот способ самозащиты отлично зарекомендовал себя: им вовсю пользуются мелкие пауки и кузнечики.
2
Отряды Красной армии выстроились на Соборной площади. Климу, как иностранному корреспонденту, выделили почетное место — на крыше автомобиля.
Фантастическое зрелище — парад безбожников на фоне древних церквей. В небе облака, купола, посреди площади — трибуна, на трибуне — нарком; по земле ветер гонял перья убитого голубя. Чуть поодаль, у обрыва, — «сюрприз»: накрытый красной тканью очередной памятник герою революции.
Блистали трубы оркестра, белая пыль оседала на лицах, скрипела на зубах.
— Волга должна быть и будет советской! — Пенсне на лице Троцкого вспыхивало слепыми пятнами. — Нас намного больше, чем белогвардейцев: свияжская группа войск насчитывает до пятнадцати тысяч бойцов…