Аргонавты 98-го года. Скиталец
Шрифт:
Однажды Гоффман сказал мне, чтобы я спустился в шахту и начал работать на штольне. Поэтому на следующее утро вместе с огромным славянином по имени Дулей Рилейвич были спущены вниз в темноту. Славянин учил меня. Каждый фут грязи нужно было оттаять при помощи костров. Мы складывали костер в дальнем конце штольни каждый вечер, работая с закрытыми лицами. Сперва мы раскладывали горючий материал, затем сухой ельник, располагая его вдоль, затем устраивая загородку из свежего дерева сверху, чтобы сохранить жар и не пропускать грязь, которая падала вниз со сводов. К утру наш костер уже догорал, растопив достаточное количество грязи, чтобы заставить нас разбирать ее целый день.
Я нашел эту работу внизу чрезвычайно тяжелой. Мы должны были следить за тем, чтобы дым вышел из отверстия прежде, чем мы спустимся в него, ибо рудокопы нередко погибали от удушья. Однако скверный воздух никогда не исчезал вполне. Он заставлял слезиться мои глаза и болеть горло. Любопытно, что пока мы находились внизу, этот воздух не так сильно действовал на нас. Только когда мы, выйдя из бадьи, вдыхали чистый наружный воздух, нас начинало качать и часто нам делалось дурно. Иногда за ужином мои глаза так слезились, что я должен был ощупью искать вокруг сахарницу и молочник.
В штольне было всегда холодно. Грязь постоянно капала на нас, и мы, собственно, спускались много глубже, чем позволяла безопасность, но арендатор мало беспокоился об этом. В конце штольни своды были так низки, что нам приходилось сгибаться почти вдвое и принимать самые всевозможные скорченные позы, таща при этом за собой бадьи. Для славянина это была лишь обыденная работа, но для меня это было тяжело.
Шахта имела почти сорок футов глубины. На протяжении первых десяти футов тянулась лестница, которая затем внезапно обрывалась, как будто копавшие вдруг решили забросить ее. Я часто смотрел на этот бесполезный кусок лестницы, стараясь угадать, почему она не была закончена.
Каждое утро Червяк спускал нас вниз в темноту и вечером поднимал наверх. Однажды он сказал мне:
— Неправда ли, будет жаль, если со мной приключится припадок, когда я буду поднимать вас наверх? Такой славный парнишка, как я посмотрю, и вдруг — придется потерять место из-за вашей головы.
Я ответил:
— Бросьте это! Не то вы так напугаете меня, что я не захочу больше спуститься.
Он неприятно усмехнулся и не сказал больше ничего. Однако, все же он ужасно действовал мне на нервы.
Был вечер. Мы разложили костер и готовились подняться наверх. Дулей Рилейвич поднялся первым и я следил за тем, как он на мгновенье заслонил кусочек голубого неба своим телом. Затем бадья медленно спустилась за мной. Я полез, в нее. Вдруг мне стало не по себе и я от всей души пожелал быть где-нибудь в другом месте, только не в этой ужасной яме. Я почувствовал, как отделился от земли и стал подниматься. Стены штольни скользили мимо меня. Я поднимался все выше и выше. Кусочек голубого неба все больше и больше расширялся, на нем блестела звезда. Я слышал скрип, скрип ручки ворота. Почему-то звук его показался мне зловещим. Он как будто говорил: «Берегись, берегись, берегись!» Я был теперь на расстоянии десяти футов от поверхности. Бадья немного колыхалась, поэтому я протянул руку и схватился за нижнюю ступень лестницы, чтобы укрепиться.
Вдруг в одно мгновение мне показалось, как будто тяжесть бадьи, которую я чувствовал под ногами, внезапно отпала и рука моя оказалась почти выдернутой из плеча. Я висел в отчаянном положении на нижней перекладине лестницы, а бадья разбилась о дно с треском, от которого сжалось мое сердце. Наконец я понял: с Червяком приключился припадок.
Я быстро ухватился обеими руками и с большими усилиями начал подниматься со ступеньки на ступеньку. Я был охвачен ужасом, ослабел от страха; но какой-то инстинкт заставлял меня отчаянно цепляться. Я висел, полурыдая, дрожа, голова моя кружилась. Минута показалась мне годом. Я увидел лицо Дулея, смотревшего на меня вниз. Он видел, как я уцепился, и с беспокойством кричал мне, чтобы я поднимался наверх. Преодолевая охватившую меня дурноту, я поднимался, пока не почувствовал наконец его сильную руку вокруг себя, и тут я готов поклясться на ворохе библий, что этот грубый славянин показался мне одним из божьих ангелов.
Я снова был на твердой почве. Червяк лежал, вытянувшись без движения. Не говоря ни слова, славянин взвалил его на свои дюжие плечи. Ручей был над холмом на расстоянии пятидесяти ярдов. Прежде чем мы дошли до него, Червяк начал обнаруживать признаки возвращающегося сознания. Когда же мы приблизились к ледяной воде, он принялся охать и ворочать глазами самым невероятным образом.
— Оставьте меня в покое, — сказал он Рилейвичу. — Эй, вы, славянская свинья, пустите меня.
Но славянин не слушал его. Держа извивающегося, корчащегося человечка своей могучей рукой, он окунул его с головой в грязное течение ручья.
— Я думаю, что так или иначе я вылечу эти припадки, — сказал он свирепо.
Отбиваясь, шумя, ругаясь, маленький человечек освободился наконец и вылез на берег. Он чрезвычайно выразительно проклинал Рилейвича. Он не успел еще заметить меня, и я услышал, как он сетовал:
— Наверно, парень окочурился. Вот мое везенье! Я потерял опять работу.
ГЛАВА X
— Возьми лучше расчет, — сказал Блудный Сын.
Это было вечером в день моего приключения с бадьей, и он неожиданно приехал из города.
— Да, я тоже так думаю, — ответил я. — Я не согласился бы теперь спуститься даже за миллион. Я слаб как больной ребенок, я не мог бы выдержать еще одного дня.
— Ладно, дело решено! — сказал он. — Это как раз совпадает с моими планами. Я заберу также с собой Джима. Я реализовал снаряжение, которое скупал все время, взял на этом около трех тысяч чистой прибыли и приторговал участок на берегу выше Бонанцы; называется Золотой Холм. У меня есть сведения, что это недурное местечко. Во всяком случае мы пороемся там и увидим. Вы с Джимом получите по четвертой части для разработки, а я возьму лишнюю четверть за капитал, который вложил. Идет?
Я ответил, что согласен.
— Я так и думал и даже заготовил бумаги. Вы можете подписать хоть сейчас.
Итак я поднялся, и на следующий день мы втроем были уже на своем участке. Мы поставили палатку, но первой заботой было сооружение хижины. В стороне мы начали выравнивать землю. Работа была приятная и велась в такой дружеской обстановке, что время проходило незаметно. Теперь меня тревожила только Берна. Она никогда не переставала быть на первом плане в моих мыслях. Я уверял себя, что она в полной безопасности. Но, слава богу, каждая минута приближала ее ко мне.