Аргонавты 98-го года

Сервис Роберт В.

–  Мне кажется, что река в конце концов унесет все золото, - сказал я.
–  Я знаю, что оно задерживается в зарубках, но думаю, что если бы эта грязь принадлежала мне, я устроил бы запруды на расстоянии мили и сделал бы около шестисот зарубок. Но, вероятно, эти люди знают свое дело.

Около полудня мы спустились к руслу ручья и подошли к Форксу. Это был Даусон в миниатюре, в котором все гнусные особенности последнего городки были бесконечно подчеркнуты. В нем так же были танцульки, игорные притоны и много салунов. Все помогало здесь рудокопу облегчить его полнокровные карманы. В этом грохоте, блеске, грязи мы немного замешкались. Затем, поев на скорую руку, двинулись в Эльдорадо. Здесь царила та же лихорадочная деятельность добывания золота. Каждый

участок стоил миллионы и люди, которые раньше редко зарабатывали достаточно, чтобы купить себе приличное пальто, теперь горевали в салунах, что жизнь недостаточно длинна, чтобы позволить им растратить внезапное богатство. Они все же наносили ему основательную брешь.

В Форксе я справился относительно Рибвуда и Гоффмана.

–  Работать собираетесь на них, что ли? Ну, они составили себе чертовски дурную славу. Если вы найдете работу себе в другом месте, не упускайте ее.

Джим оставил меня; он не станет работать на участке Локасто, заявил он. У него был здесь друг, тоже арендатор, славный человек, принадлежавший к Армии Спасения. Он попробует устроиться, у него.

Таким образом мы расстались.

Рибвуд оказался высокий худой корнуэлец с узкой вытянутой головой и мрачным видом. Гоффман - дородный свекловичной окраски австралиец с выдающимся животом.

–  Хорошо, мы поставим вас на работу, - сказал Гоффман, прочитав письмо.
–  Снимите ваше пальто и начните копать.

Таким образом я немедленно очутился в сброшенной куче; врезываясь лопатой в ценную грязь, я сбрасывал ее в запруду на пять футов выше моей головы. Работать так час за часом было не шутка, и если человек останавливался на минуту, жесткие глаза Гоффмана устремлялись на него, а мрачный Рибвуд вырывал лопату и со злостью швырял ее в грязь.

–  Живей, ребята!
–  кричал он, - грязь должна летать. Не много таких мест на свете, где вы сможете заработать десять целкачей в день.

И надо сказать, что ни один рабочий не заслуживал так своего заработка, как те, которые промывали и копали в те долгие дни. Немногие могли выдержать это долго без передышки. Эти сбрасывающие и сгребающие люди были худы, как волки, и лица их были выдолблены и изрыты непрерывной работой.

Итак, в течение трех дней я заставлял грязь летать; но должен сознаться, что к концу моего рабочего дня полет ее становился очень неуверенным. Ко мне снова вернулись все муки, вызываемые переутомлением, старые муки и боли туннеля и песочной ямы. К вечеру каждая лопата грязи казалась мне такой же тяжелой, как лопата золота; словно грязь к вечеру превращалась в чистые самородки. Постоянное подбрасывание грязи в находившуюся выше головы запруду развивало мускулы, которые никогда не работали раньше, и я мучился ужасно.

По утрам боли были особенно жестоки. Как я стонал, пока мускулы не делались гибче. Я работал со скрежетом зубовным, но делал свое дело; надсмотрщик прилежно наблюдал за нами и, казалось, сердился даже за пропуск той минуты, когда мы вытирали пот с наших ослепленных глаз.

Я очень обрадовался, когда вечером на третий день Рибвуд подошел ко мне и сказал:

–  Я думаю, что вам лучше будет работать завтра в шахте. Нам нужен человек, чтобы вертеть грязь.

На склоне была вырыта шахта. Работать приходилось на глубине сорока футов; туда сваливали грязь, сгоняя ее вниз по ряду досок, установленных на козлах и тянувшихся до кучи. Я схватил ручки тачки, наполненной до краев, и спустился с нею вниз по длинному неустойчивому проходу, полному неожиданных перекрестков и внезапных углов. Мой дух поднялся. Я был на пути к тому, чтобы сделаться настоящим рудокопом.

Глава IX

Ворот вокруг вала вертела маленькая, приземистая, грязная крыса, которая вызывала во мне живейшее чувство отвращения. Его звали Пат Дуган, но я буду называть его Червяком. Червяк был самое злоязычное существо, какое я когда-нибудь видел. У него был самый низкий лоб, какой только может быть у белого человека, и необычайно острая мордочка хорька. Его рыжеватые волосы были острижены по

тюремному, а маленькие красноватые глазки горели хитростью и жестокостью. Я заметил, что он всегда смотрел на меня с особенно злой гримасой, которая морщила его щеки и открывала отвратительные черные зубы. Он сразу внушил мне отвращение, как будто предо мной был липкий гад. Однако Червяк старался подружиться со мной. Он рассказывал мне истории, в которых ужасное перемешивалось с гротеском. Одна мне особенно запомнилась.

–  Хотите знать, как я потерял прежнюю работу? Я расскажу вам. Видите ли, это случилось так. Тут были два черномазых чудака, которые пришли в страну весной через Сан-Майкль; они были индусы. Один из них получил работу у старика Густавсена внизу в шахте - черпать грязь и наполнять бадьи. Ладно, так вот черномазый находился внизу в глубокой яме, как раз в тот день, когда я пришел просить работы у старого Гуса. Заметив, что человек на вороте нуждался в отдыхе, он передал место мне; я согласился взяться за дело. Нужно сказать, что я чувствовал себя довольно скверно. Я только что закончил две недели пьянства и вы можете понять, что зелье здорово бродило во мне. Мне мерещились самые чудные вещи. Когда я вертел этот старый ворот, красные пауки начали ползать по моим ногам. Но я был благоразумен. Я не смотрел на них и старался не обращать на них внимания. Потом желтая крыса стала играть со мной и несколько раз задерживала мой ворот. Но я все еще не поддавался. Затем появились зеленые змеи, которые извивались на платформе, как светлые пятна на воде. Ясно, что мне это совсем не нравилось, но я сказал себе: «Здесь нет змей, в этой проклятой стране, Пат, и ты знаешь это. Это просто штуки белой горячки и все. Плюнь на них, дружище, не обращай никакого внимания».

Так продолжалось, пока я не начал весь трястись и корчиться, так что я очень обрадовался, когда настало время отдыха и ребята снизу дали мне сигнал поднять их наверх. Итак, я начал поднимать их, борясь с этими змеями и крысами, которые вертелись вокруг меня, как сумасшедшие, как вдруг увидел самого дьявола, подымавшегося из потрохов земли.

Его лицо было черно. Я видел белки его глаз, а вокруг головы у него было повязано большое грязное полотенце. Это был предел. При виде этого свирепого чудовища, идущего за старым Патом, я издаю вопль, бросаю ручку ворота и делаю стремительный прыжок в грязь. Я слышу ужасный крик - и бадьи и дьяволы проваливаются и расплющиваются о дно шахты на глубине тридцати пяти футов. Но я продолжаю бежать. Я был так напуган.

Как мне было знать, что у них там внизу черномазый? Он уже окоченел, когда они вытащили его. Но откуда мне было знать? Так я потерял работу.

По другому поводу он рассказал мне:

–  Послушайте, молодчик, вы не знаете, что со мной бывают припадки. Да, вот доктор говорит: эпилепсия. Вот этого-то я и боюсь. Видите ли, дело обстоит так: если приключится припадок, когда я поднимаю ребят на вороте, будет беда. Я, наверно, потеряю работу, как в тот раз.

Это был самый опустившийся человек изо всех, кого я встречал в своих странствиях, типичный дегенерат, грязный, пьяный, больной. У него были три перемены белья, которые он никогда не стирал. Он носил все три смены подряд и когда последняя делалась невыносимо грязной, он бросал ее под свой ящик и с грустью возвращался к первой, продолжая этот порядок, пока они все не изнашивались.

Однажды Гоффман сказал мне, чтобы я спустился в шахту и начал работать на штольне. Поэтому на следующее утро вместе с огромным славянином по имени Дулей Рилейвич были спущены вниз в темноту. Славянин учил меня. Каждый фут грязи нужно было оттаять при помощи костров. Мы складывали костер в дальнем конце штольни каждый вечер, работая с закрытыми лицами. Сперва мы раскладывали горючий материал, затем сухой ельник, располагая его вдоль, затем устраивая загородку из свежего дерева сверху, чтобы сохранить жар и не пропускать грязь, которая падала вниз со сводов. К утру наш костер уже догорал, растопив достаточное количество грязи, чтобы заставить нас разбирать ее целый день.