Аргументация в речевой повседневности
Шрифт:
1) взаимопроникновение книжного и разговорного языков, при котором соответствующие пометы в словарях не указывают на сферу применения слова, но свидетельствуют об его уровне экспрессивности;
2) средствами массовой информации стирается грань между диалогическим и монологическим общением (ток-шоу, интерактивное общение);
3) разговорные, а не литературные тексты приобретают ценностную весомость в обществе (Костомаров 2007).
Рассмотрев основные «аттракторы» – точки притяжения и упорядочивания современных лингвистических изысканий, – мы приходим к заключению о том, что такие номинации, используемые рядом авторов для обозначения качественного актуального состояния науки о языке, как «неолингвистика» (Седов 2004), «лингвистика языкового существования» (Гаспаров 1996), «лингвистика каждого дня» (Норман 1991), отражают суть происходящих в данной области процессов.
В нашем исследовании мы делаем попытку рассмотреть
Глава I
Лингвистика и повседневность
1.1. Повседневность как модус бытия
Следует отметить, что научный и, прежде всего, философский интерес к повседневности как особому и важному модусу бытия человека возник в тесной связи с обострившимися противоречиями парадигмы детерминизма в философии. Вопрос об истине в так называемой классической (или докритической) философии ставился и решался в рамках допущения о данности сознания, осуществляющего когнитивные акты, и о непосредственной доступности «самой реальности». Предпосылкой, обеспечивающей решение познавательной проблемы, было сравнение находящихся в одной руке знаний, а в другой – реальности. Данное допущение, по мнению Б.В. Маркова (Марков 1997: 252), несомненно, парадоксально: здесь проводится резкая граница между познанием и действительностью и одновременно разрешается ее переход. Если познающий субъект является участником жизненного мира, то, строго говоря, не может его объективно созерцать с позиции постороннего наблюдателя. Следовательно, сам вопрос об истине переносится из области абсолютного и универсального в сферу относительного и субъективного. Однако в подвижном и быстро меняющемся окружающем мире, воспринимаемом через призму каждого индивидуального сознания, есть некая точка опоры, стабильный и прочный компонент, где все является частью определенного порядка, знаемого и разделяемого всеми. Это – повседневность.
1.1.1. О статусе повседневности
Необходимо согласиться с В.Н. Сыровым (Сыров 2000) в том, что у повседневности нет референта – она не «отражает», не «выражает» что-либо внеположенное ей, например внешний мир, реальность. В результате повседневность утрачивает приоритет как в возможности проникновения в глубину мира, так и право претендовать на статус фундамента, на котором возвышается и к которому может быть редуцировано все здание человеческого мира, приобретая взамен статус одного из способов освоения мира, или способов человеческой активности. «Повседневность предпочтительнее связывать не с какими-либо объектами, более доступными для обыденного познания, и не с доминирующими предметами интереса в виде дома, семьи, работы. Все это скорее является следствием, и следствием именно способов освоения. Базисные компоненты обыденного мира концентрируются вокруг вопроса „как?“, а не „что?“… Исток ее лежит в способности перемалывать любые объекты в одном и том же направлении, придавать им один и тот же облик» (Сыров 2000: 149), – отмечает исследователь.
1.1.2. Конститутивные черты повседневности
Среди конститутивных черт данного модуса бытия американские социологи П. Бергер и Т. Лукман (Бергер, Лукман 1995) выделяют, прежде всего, самоочевидность, «реальность» (повседневным объектам и ситуациям приписывается качество независимого от воли и желания человека бытия в мире) мира повседневности для обыденного сознания рядовых членов общества: «Это мир, создающийся в их мыслях и действиях, который переживается ими как реальный» (Бергер, Лукман 1995: 37). Следующая константа повседневности, по Бергеру и Лукману – интерсубъективность: представления, ситуации, стереотипы повседневности в равной мере знакомы всем и разделяемы всеми представителями некоторого сообщества людей. И наконец, третья характерная черта модуса повседневности – стремление к типизации как любых форм взаимодействия в обыденных жизненных ситуациях, так и самих этих ситуаций.
К данному списку констант повседневности Н.Л. Чулкина (Чулкина 2007: 15) добавляет следующие: тесная и органичная связь повседневности и истории и огромная роль языка в повседневной жизни. Однако заметим, что, во-первых, роль языка огромна не только в повседневной жизни, поэтому данный признак не является дифференциальным, во-вторых, связь с историей, скорее всего, не является признаком, релевантным для интересующего нас лингвистического ракурса рассмотрения
Наиболее удачным, на наш взгляд, опытом «препарирования» феномена повседневности представляется уже цитировавшаяся работа В.Н. Сырова (Сыров 2000), где автор выделяет одну доминанту, один аттрактор данного модуса бытия, который притягивает к себе все остальные его свойства и характерные признаки – наглядность. «…Повседневность предполагает, что все окружающие объекты должны восприниматься как нечто телесное, а не идеальное; как образы, а не понятия; как вещи, а не свойства или отношения; и наконец, как конституированность объекта списком ситуаций, в которых я с ним сталкивался» (Сыров 2000: 153). Поскольку повседневность рассматривается исследователем, прежде всего, как специфический способ структурации, освоения мира, то есть комплекс процедурных знаний, то выделяются несколько «процедур», при помощи которых происходит переконфигурация когнитивных структур других модусов бытия в модусе повседневности. Основными способами такой переконфигурации, производимой в соответствии с принципом наглядности, по мнению В.Н. Сырова, выступают: персонификация, т.е. превращение понятия в образ (к примеру, государство как структуру в список лиц, олицетворяющих власть), реификация, т.е. превращение структур и процессов как продуктов идеализации в вещи и ситуации (когда старушка при ответе на вопрос об оценке рыночных отношений говорит, что на рынок она давно не ходила и поэтому ничего сказать не может), и рецептуризация, т.е. превращение предмета в список способов обладания им.
Наглядность как доминанта «притягивает» к себе ряд других характеристик изучаемого феномена. Например, такое свойство, как «эффект реальности», соотносимое с так называемым «присутствием», о котором писал М. Хайдеггер, размышляя о сущности повседневности (Хайдеггер 1997), а также с признаком самоочевидности, выделявшимся П. Бергером и Т. Лукманом. Действительно, структурирование окружающего мира посредством образов, представлений, зачастую имеющих корпореальную семантику, рецептов, построенных на опыте «обладания» некоторым объектом и т.д. подразумевает переживание мира (здесь в совершенно феноменологическом смысле (Шелер 1994; Merleau-Ponty 1945).
Следующее свойство повседневности, вытекающее из требования наглядности – принцип полезности: все, что не приносит пользы (что подразумевает в обыденном сознании удовольствие, противопоставленное страданию), не имеет ценности. Из данного принципа вытекают некоторые другие:
1) стремление к типизации (отмечаемое уже цитировавшимися Бергером и Лукманом) как к средству удовлетворения практической потребности делать мир вокруг себя ожидаемым и предсказуемым [1] ;
1
Ю. Хабермас отмечает, что повседневность – это запас «образцов толкования», передаваемый при помощи культурных традиций и организуемый языком. В концепции А. Хеллер (Heller 1990: 46) повседневность представляет собой совокупность правил и норм обычного языка и его употребления, правил и предписаний для использования объектов, в первую очередь созданных руками человека, и правил и норм человеческого общения, так называемых обычаев. В связи с обоснованием тезиса о том, что типизация является одним из наиболее ярких свойств повседневности, уместно, пожалуй, упомянуть и известные хабитусы, определяемые П. Бурдье как неосознаваемые социальные привычки, структурирующие и организующие все пространство социального взаимодействия (Бурдье 1994).
2) стремление к наилучшей адаптации, проявляющееся в ориентации на вписывание в существующие структуры, а не на их преобразование, соответственно, на повторение, а не на новацию, при этом в рамках адаптивной стратегии абстрагирование как стремление заглянуть внутрь предмета просто бессмысленно и порождает ощущение прихоти, пустой мечтательности, фантазерства.
Схематично сущностные характеристики повседневности и их взаимозависимости можно представить следующим образом (рис. 1).
Рис. 1. Сущностные характеристики повседневности
Завершая разговор о философском аспекте повседневности, следует определиться в понимании статуса повседневности в жизненном пространстве человека. Так, например, П. Бергер и Т. Лукман, а также А. Шютц (Григорьев 1987: 125) трактуют повседневность как высшую, верховную реальность, реальность par excellence, по сравнению с которой другие сферы представлены как квазиреальности.