Археологические путешествия по Тюмени и ее окрестностям

Матвеева Наталья Петровна

Не исключено, что этот текст или один из его вариантов мог быть известен и членам федоровских общин, в том числе жителям Черемухового Куста, — ведь многие ученые считают андроновцев носителями арийской речи. Подтверждает это и найденная здесь игральная кость, означающая, что поклонниками азартной игры, нашедшей отражение в гимнах и заговорах ведийского периода, были не только черкаскульцы, но и федоровцы.

Однако ни этим, ни общностью строительных приемов, использовавшихся ими при возведении однотипных жилищ, сходство данных культур не ограничивается. Результаты анализа собранных на Ольховке пищевых остатков показали, что состав домашних животных, принадлежавших жителям этого поселка, был точно таким же, как и у общины Черемухового Куста. А коров среди скота, содержавшегося на приисетских пастбищах, было даже несколько больше — почти три четверти стада. Значит, долгое время господствовавшая в науке концепция, согласно которой черкаскульские племена являлись северными соседями андроновцев, жившими охотой, рыболовством, разведением свиней и только осваивавшими навыки содержания коров и коней,

не соответствует действительности! Разве не говорит об этом отсутствие в материалах Ольховки костей домашней свиньи и открытие черкаскульских и федоровских поселений в одних и тех же районах, причем не только в тюменской округе, но и в степях, где работают наши коллеги из других городов? Да, черкаскульские общины Зауралья вплотную придвинулись к границам лесной зоны. Но во многих из этих мест несколько веков назад уже пасли свои стада федоровцы, «ковровые» орнаменты которых настолько близки, например, Ольховским, что черкаскульскую культуру нередко именуют «андроноидной» или «северным андроном». Нет, вычеркивать жителей Ольховки и подобных ему поселений из числа «настоящих» андроновцев нет решительно никаких оснований! Этому противоречит весь облик их материальной культуры: и дома с загонами для животных, и состоявшие преимущественно из коров стада, и посуда, покрытая характерными геометрическими узорами. Но и это еще не все. Оказывается, что федоровцы и черкаскульцы являлись носителями сходного европеоидного антропологического облика. И это в то время, когда население таежной полосы Западной Сибири было преимущественно монголоидным!

Таким образом, цепочка разновременных, но перерастающих одна в другую археологических культур, которую нам пришлось отслеживать от рубежа бронзового и железного веков, пополнилась еще одним, пока что самым древним звеном — федоровской культурой, существовавшей около середины II тысячелетия до н. э. Красноречиво говорят об этом радиоуглеродные даты поселения Черемуховый Куст, указывающие на то, что очаги в его домах горели приблизительно в XVI–XIV вв. до н. э.

И вновь серая лента шоссе уводит нас дальше. Позади остался скрытый придорожным леском Ялуторовск и мост через Тобол, с которого открывается вид на бескрайнюю речную пойму. Посреди нее то тут, то там вспыхивают под солнечными лучами зеркала старичных озер, так непохожие на мутную стремнину, отороченную зарослями ивняка. Сегодня для нас Тобол — река пограничная. В том смысле, что за ней мы встретимся с древнейшими из андроновских памятников, относящихся к алакульской культуре.

Еще не так давно сопредельные с таежной полосой районы в бассейне Тобола не могли претендовать на роль земель, принадлежавших во II тысячелетии до н. э. алакульским общинам, в которых, как и в представителях других археологических культур андроновской общности, многие ученые не без оснований видят индоиранцев бронзового века. На фоне обилия андроновских памятников в степях и южных лесостепных районах Притоболья весьма немногочисленные алакульские материалы, полученные в 1893 г. финским ученым А. Гейкелем при раскопках курганов у дер. Томиловой близ современного г. Ялуторовска, долгое время выглядели не более чем следами вылазок арийских дружин за пределы андроновского мира. Однако исследование серии памятников эпохи бронзы, открытых на данной территории за последние 15 лет, показало, что этот район был освоен алакульскими группами довольно прочно, хотя и располагался на окраине обжитых ими пространств.

На асфальтовой просеке посреди прохладного леса тихо. Только еле слышно перебирают лапами высокие сосны да шелестят под легким ветром листья на верхушках берез. Неподалеку от безлюдной дороги — невысокий мысок над старицей, где между деревьями едва различимы западины от некогда стоявших тут домов и следы проводившихся раскопок. Совсем недавно у Заводоуковска мы свернули к Упорово и вот уже — рядом с поселением Ук 3, изученным археологами из Екатеринбурга. Это многослойное селище сохранило остатки жилищ разных периодов эпохи бронзы и раннего железного века. Алакульскими оказались остатки трех изученных здесь квадратных полуземлянок, совсем небольших по сравнению с исследованными на Ольховке или Черемуховом Кусте — площадью всего лишь 20–30 кв. м каждая. Одна из них, судя по следам выявленных на ее полу ямок небольшого диаметра, имела каркасно-столбовую конструкцию, относительно других этого утверждать нельзя. В центре жилищ располагались очаги, на отдельных участках пола сохранился тлен от какого-то растительного покрытия.

При раскопках Ука 3 не обнаружено ни следов пожара, ни признаков какого-либо другого стихийного бедствия, внезапно обрушившегося на поселок. Но тень давней трагедии все же витает над его заросшими руинами. Ведь что-то же заставило людей покинуть свои дома, оставив в них не только керамические сосуды, но и гораздо более ценные предметы — сверленое каменное навершие булавы с шестью выступами по бокам, а также довольно многочисленные изделия из бронзы: кельт-тесло со сквозной втулкой и широким рубящим лезвием, несколько серпов и ножей, четыре крупных крюка с ушками для подвешивания и другие вещи. Среди них оказались и орудия живших здесь мастеров-металлообработчиков: несколько каменных кузнечных молотов, инструмент для раскатки металлического листа, легкий молоточек, камни, использовавшиеся в качестве абразивов, обломки литейных форм.

Костей животных на Уке 3 встречено немного. Но сомневаться в том, что алакульским общинам принадлежали многочисленные стада коров и овец, табуны коней, не приходится. Могильник, к которому мы направляемся и который пока является единственным алакульским некрополем во всей округе, убеждает в этом каждого присутствующего при раскопках.

Круто уходящая вниз дорога снова

привела нас к Тоболу. Но сейчас мы значительно выше по течению и на этот раз пересекать реку не станем. Мимо раскинувшегося внизу Упорова, которое отсюда, сверху, просматривается как на ладони, мы двинемся дальше — на юг и скоро будем у конечной цели нашего маршрута. Там, на одном из прибрежных всхолмлений, мимо которых, то прижимаясь к кромке террасы, то уходя в поля, петляет почти всегда безлюдная дорога, уходящая от тюменского села Коркино в Курганскую область, нас ждут Чистолебяжские курганы, а неподалеку от них, у тихого лесного озерка Мамаихи — знакомая поляна, где мы опять поставим палатки.

Что позвало нас сюда? Прелесть пронизанного пучками солнечных лучей соснового бора или свежесть, которой веет по утрам от озера? Конечно же, не только это, хотя и с озером, и с лесом мы встречаемся с радостью, как со старыми друзьями. Главное, ради чего мы снова здесь, вдалеке от Тюмени, — это возможность приблизиться к истокам тех культур, которые на протяжении всей эпохи бронзы развивались перед стеною притобольской тайги, где сейчас стоит наш город, первым встречающий всех, кто прибывает из-за Урала в Сибирь.

Более полутора десятков курганов исследовано уже на Чистолебяжском могильнике. Под каждым из них, как правило, по нескольку захоронений. Рядом со многими могилами — остатки жертвенных или поминальных комплексов. Чаще всего это не полные скелеты овец, коров, лошадей, а компактно сложенные остатки уже разделанных туш. Среди таких скоплений почти всегда обнаруживаются лежащие в анатомическом порядке конечности, а также черепа, на многих из которых — чуть ниже лба — заметны следы смертельных, проламывавших кость ударов, от которых животные падали как подкошенные.

В одном из заговоров «Атхарваведы», призванном сопутствовать закланию белой овцы, которая рассматривалась как плата за доступ в располагавшийся на высшем небе мир теней, где правит царь мертвых Яма, есть такие строки.

Та шестнадцатая (часть) пожертвованного приношения, Которую делят между собой цари — Эти соратники Ямы, От нее освобождает белоногая овца, Данная как жертва предкам. Все желания исполняет она, Возникая, растя, существуя. Осуществительница замыслов — белоногая овца, Данная в жертву, не иссякает. Кто даст в жертву белоногую овцу, Соразмерную (тому) свету. Тот поднимется на небосвод. Где бессильный сильному Не платит пошлины. Атхарваведа. Ill, 29

Этот и подобные ему тексты не только отражают сходство ритуалов, совершавшихся ариями вблизи своей прародины и в далеких индийских землях, отвоеванных у иноязычных племен, но и позволяют понять доселе скрытую от нас суть тех обрядов, следы которых мы находим при раскопках. В другом заклинании — на жертвоприношение козла — говорится так.

Приведи его! Держи (его)! Да отправится он, зная путь, в мир благих деяний! Много раз пересекая великий мрак. Да вступит козел на третий небосвод! Разрежь темным (металлом) эту шкуру, о заклатель. Ножом — сустав за суставом! Не замышляй против (него)! Не будь враждебен (к нему)! Приготовь его член за членом! Разложи его на третьем небосводе! С песнопениями я ставлю на огонь котел. Налей воды! Опускай его! Обложите его огнем, о разделыватели (туши)! Сваренный, да пойдет он (туда), где мир благих деяний! Да не расколет он его кости! Да не высосет костный мозг! Сложив всего его вместе, Да отправит он то и другое (на высшее небо)! Атхарваведа, IX, 5