Архипелаг ГУЛАГ. Книга 2
Шрифт:
– Frank! Just listen, don’t say a word! This is the end. We’re going to be murdered in cold blood! Frank! Listen! If you ever get out, tell the world who they are: a bunch of cutthroats! assassins! bandits! [158]
И – повторно кричал те же слова. Диклер дрожал. Рядом с ним на площадке стоял старый коми-вохровец, курил козью ножку. Когда Андрейчин замолчал – этапники на платформах заговорили хором, стало слышно женский плач, очевидно, многие поняли по-английски. Начальник этапа свистком остановил поезд, дали несколько выстрелов в воздух. Все стихли. Начальник кричал: «Что бунтуете? Вы хотели жить отдельно? Ну и будете отдельно. Пайка и работа – будет!»
158
– Франк!
Поехали дальше. Остановились на станции Змейка. Этап свели с платформ, а поезд вернули на Рудник. Вся поездная обслуга знала станцию Змейка: там никогда не было никакого лагпункта, никакого жилья.
Два дня по узкоколейке движения не было. Потом возчики рассказали: этап повели к ущелью, а против него были спрятаны пулемётчики и стали стрелять залпами [159] .
Ещё, впрочем, и на том не кончились расстрелы троцкистов. Ещё каких-то недострелянных постепенно собрали человек тридцать и расстреляли недалеко от Тридцатки. Но это уже делали другие. А тот первый отряд убийц, тех оперчекистов, и конвоиров, и блатных тех, участвовавших в кашкетинских расстрелах, – тоже вскоре расстреляли как свидетелей.
159
Диклер освободился и даже в Бразилию вернулся, но не обнаружил во всём мире, кто бы хотел его слушать. Через 40 лет передал этот рассказ мне.
Сам Кашкетин был в 1938 году награждён орденом Ленина «за особые заслуги перед партией и правительством». А ещё через год расстрелян в Лефортове.
И не сказать, чтоб в истории это было первый раз.
А. Б-в рассказывает, как велись казни на Адаке (лагпункт на Печоре). Ночами оппозиционеров брали «с вещами» на этап, за зону. А за зоной стоял домик оперчасти. Обречённых поодиночке заводили в комнату, там на них набрасывались вохровцы. В рот им запихивали мягкое, руки связывали назад верёвками. Потом выводили во двор, где наготове стояли запряжённые подводы. Связанных валили по 5–7 человек на подводу и отвозили на «Горку» – лагерное кладбище. Там сволакивали их в готовые большие ямы и тут же живых закапывали. Не из зверства, нет. А: выяснено, что обращаться с живыми – перетаскивать, поднимать – гораздо легче, чем с мёртвыми.
Эта работа велась на Адаке много ночей.
Вот так и было достигнуто морально-политическое единство нашей партии.
Глава 14
Менять судьбу!
«Зелёный прокурор». – Постоянные побеги – энергия зэков не утеряна. – Порыв первого года. – Одинокая цифра. – С ростом Архипелага и труда – ослабленье охраны. – УстьВымлаг, 1939. – Побеги в самой Москве. – Цепи: отданность рабскому положению; голод; угроза нового срока. – Стоит ли бежать вору? – Враки блатных о несовершённых побегах. – Безконвойность как помеха побегу. – Как якуты увозили зэков с Колымы. – Враждебность окружного населения к беглецам. Награды за поимку. – Предатели геологи. – Издевательства над пойманным. – Избить, искалечить, убить. – Расправа Петра Ломаги. – А кто поможет в конце побега? – На бревне по Индигирке. – Смерть в тайге. – Провокации побегов, для пользы оперов. – Но беглец и страшен встречным. – Разоруженья охраны. – Групповой побег поездом узкоколейки, близ станции Решёты. – Об успешных побегах по поздним провалам. – Под руку с лётчиком мимо охраны. – Пешком от Перми до Латвии. – Побег старика-анекдотчика, через дно вагона на ходу. – Побег Чеботарёва близ Балхаша. – Затравленная жизнь, скрывания, поиски. – Два слова по-китайски и расстрел. – Какие бывают разоблачения. – За помощь в атомной бомбе – на Колыму. – И удавшийся побег – ещё не свобода. – Побеги за границу. – Побег Тайшет – Красноводск – Вена. – И как это всё прахом. – Изломы жизни инженера Аникина. – Групповые побеги. – Всех не перечесть.
Отстоять себя в этом диком мире – невозможно. Бастовать – самоубийственно. Голодать – безполезно.
А умереть – всегда успеем.
Что ж остаётся арестанту? Вырваться! Пойти менять судьбу! (Ещё – «зелёным прокурором» называют зэки побег. Это – единственный популярный среди них прокурор. Как и другие прокуроры, он много дел оставляет в прежнем положении, и даже ещё более тяжёлом, но иногда освобождает и вчистую. Он есть – зелёный лес, он есть – кусты и трава-мурава.)
Чехов говорит, что если арестант – не философ, которому при всех обстоятельствах одинаково хорошо (или скажем так: который может уйти в себя), то не хотеть бежать он не может и не должен!
Не должен не хотеть! – вот императив вольной души. Правда, туземцы Архипелага далеко не таковы, они смирней намного. Но и среди них всегда есть те, кто обдумывает побег или вот-вот пойдёт. Постоянные там и сям побеги, пусть неудавшиеся, – верное доказательство, что ещё не утеряна энергия зэков.
Зона хорошо охранена: крепок забор, и надёжен предзонник, и расставлены правильно вышки – каждое место просматривается и простреливается. Но вдруг безысходно тошно тебе становится, что вот именно здесь, на этом клочке огороженной земли, тебе и суждено умереть. Да почему же счастья не попытать? – не рвануться сменить судьбу? Особенно в начале срока, на первом году, бывает силён и даже необдуман этот порыв. На том первом году, когда вообще решается вся будущность и весь облик арестанта. А позже этот порыв как-то ослабевает, уже нет уверенности, что там тебе быть нужнее, слабеют нити, связывающие с внешним миром, изжиганье души переходит в тление, и втягивается человек в лагерную упряжку.
Побегов было, видимо, немало все годы лагерей. Вот случайные данные: за один лишь март 1930 из мест заключения РСФСР бежало 1 328 человек [160] . (И как же это в нашем обществе неслышно, беззвучно!)
С огромным разворотом Архипелага после 1937 года, и особенно в годы войны, когда боеспособных стрелков забирали на фронт, – всё трудней становилось с конвоем, и даже злая выдумка с самоохраной не всегда выручала распорядителей. Одновременно с тем зарились получить от лагерей как можно больше хозяйственной пользы, выработки, труда – и это заставляло, особенно на лесоповале, расширяться, выбрасывать в глушь командировки, подкомандировки – а охрана их становилась всё призрачней, всё условней.
160
ЦГАОР, ф. 393, оп. 84, д. 4, л. 68.
На некоторых подкомандировках УстьВымского лагеря уже в 1939 вместо зоны был только прясельный заборец или плетень и – никакого освещения ночью! – то есть ночью попросту никто не задерживал заключённых. При выводе в лес на работу даже на штрафном лагпункте этого лагеря приходился один стрелок на бригаду заключённых. Разумеется, он никак уследить не мог. И там за лето 1939 бежало 70 человек (один бежал даже дважды в день: до обеда и после обеда), однако 60 из них вернулись. Об остальных вестей не было.
Но то – глушь. А в самой Москве при мне произошли три очень лёгких побега: с лагучастка на Калужской заставе днём пролез в забор строительной зоны молодой вор (и, по их бахвальству, через день прислал в лагерь открытку: что едет в Сочи и просит передать привет начальнику лагеря); из лагерька Марфино близ Ботанического сада – девушка, я уж об этом писал; и оттуда же ускочил на автобус и уехал в центр молодой бытовик, правда, его оставили вовсе без конвоя: насворенное на нас, МГБ отнеслось к потере бытовика безпечно.