Архипелаг OST. Судьба рабов «Третьего рейха» в их свидетельствах, письмах и документах
Шрифт:
Дома
Читая письма «восточных рабочих», заметил общую для многих из них деталь: повествование обрывается днями освобождения. Пришли войска, наши или союзные — американские, английские — и точка. Дальше какое-то загадочное молчание. Почему? Люди долго боялись рассказывать о своей послевоенной судьбе. Только в последние годы открылась и эта горькая, обжигающая правда.
Елена
«После освобождения я добровольно пошла работать санитаркой в госпиталь, чтобы помочь подняться умиравшим нашим ребятам, освобожденным из плена. Мама объявила, что она знает английский язык, ее вызвали на работу в комендатуру, занимавшуюся репатриацией советских граждан.
В комсомол меня не приняли, маме отказали в школе, устроилась она кассиром на железную дорогу. Ушла на пенсию, получая 50 рублей 40 коп. Ее уговаривали из Германии ехать в Канаду, она сказала, что умрет, но не поедет, для нее только одна дорога — в Москву, только одна надежда — СССР. Ах, сколько мы хватили здесь шилом патоки. Всего боялись — своей биографии, своей тени, произвола каждого начальника.
Всего не напишешь, и не знаю, сможете ли вы понять сердцем, как обидно, как унижала нас такая жизнь. А главное — не наступит ли время, и меня вновь начнут бить за то, что в 14 лет попала в оккупацию?
Боюсь за сына. Мне уже скоро собираться в ту страну, где тишь и благодать. А ему жить…
Написала все без черновика, вот перечту и пошлю вам. Знаю массу песен, сочиненных на оккупированной территории СССР, сама сочиняла. Когда мы вернулись, я написала такие строки:
Мы здесь работать хотим, Свою вину искупили. Только загвоздка одна — В чем гут наша вина?»Александра Даниловна Стройна:
«20 человек из нашего лагеря увезли в подсобное хозяйство. Неделю мы отдыхали. Поработав год в этой воинской части, я вернулась в Одессу. Нашу квартиру за это время заняли. До 1956 года мыкалась по углам. В 25 лет начались страшные головные боли. Здоровья нет. Льгот никаких. Телефон и то нельзя поставить. Людям, которые до войны работали, время в лагерях засчитывают в стаж. А что же мы, кому было по 15–16 лет? Перед войной мы еще не работали. Были уже не маленькие дети, но еще и не взрослые. Нас просто сбросили со счетов. За наши муки нам ничего не положено. Вот это обидней всего.
Впервые пишу о пережитом. Прошло уже больше полувека, а мне еще до сих пор снятся эти лагеря и муки».
Бакинец М. Багиров три раза бежал из лагерей, наконец пробрался в Италию, воевал в партизанском отряде «Фангаччи».
«После освобождения П истой и партизанами в город вошли американские войска. Русских партизан, в том числе и меня, интернировали, вербовали нас уехать в США…» В конце концов их в Каире передали советским властям. «Через Иран нас привезли в Баку, а оттуда — в Подольск, где был фильтрационный лагерь. При мне находились все документы, подтверждающие,
После демобилизации я вернулся в Баку. Женился. Вырастили троих сыновей и дочь. Сыновья получили высшее инженерное образование, женаты, устроены. Есть внуки. Дочь преподает музыку».
Клавдия Кузьминична Моисеева, г. Дебальцево:
«Из Германии я вернулась с клеймом № 14 141… Помог один человек: давай, говорит, 50 рублей, и я тебя от этого клейма избавлю. Правда, снял клеймо, вырезал. А вот оскорбления не вырежешь из наших душ. Сколько перетерпеть пришлось».
Елена Попова (Колесниченко), г. Калининград, Московская обл.:
«Всем, кто решил поднять эту тему, рассказать о жизни «восточных рабочих», выражаю сердечную благодарность и готова помочь своей памятью восстановить эту страницу нашей истории.
Неутихающая боль, незаживающая рана, неугасающая память — вот что это такое. Я видела, как теперь в наши дни, уже немолодые женщины и мужчины виновато опускали глаза при одном упоминании слова «Германия». А в анкетах на вопрос, был ли за границей, в плену, они отвечали «Нет».
Совсем недавно я встретила женщину из нашего микрорайона и узнала ее — она была со мной в одном лагере в г. Бланкенбурге. Я вспомнила даже, как ее зовут — Варя, где она спала, как платочек повязывала. Но она отказалась: нет, говорит. Это была не я.
Может быть, я ошиблась. А может быть, не прошел еще страх у людей. Люди подчинялись силе. Даже взрослые. А что говорить о нас, шестнадцатилетних?! Слава богу, вспомнили о нас. И хотя жизнь моя сложилась удачно, но ведь сложила-то я ее сама. Вроде бы, ТАМ и не была. Была, была, еще как была. Мой номер 2021 и все, все, что связано с той страшной и унизительной жизнью, я прошла».
Анатолий Иванович Бурштын:
«В июне 1945 года после освобождения меня призвали в армию. И тут же наш взвод получил задание сопровождать из Германии в СССР 12 тысяч лошадей, угнанных когда-то так же, как и мы. Гнали лошадей до города Орша в Белоруссии. Вспоминаю, какие мы были счастливые, возвращая добро нашей Родине.
После армии закончил строительный техникум и заочный инженерно-строительный институт в Москве, в 1961 году стал коммунистом. Женат, две дочери, растет внучка.
Все послевоенные годы занимался строительством, был прорабом, главным инженером — спокойная, мирная, трудовая жизнь. Но всегда в сердце — боль, боль за поруганную юность, за унижение человеческого достоинства, за рабство».
Мария Прокофьевна Толок:
«Я устроилась на работу. Была на заводской Доске почета, вступила в комсомол — свой комсомольский билет храню до сих пор. Но, когда пришло время по возрасту выходить из комсомола и я сказала одному партийному работнику, что хотела бы вступить кандидатом в члены партии, знаете, что услышала?!