Архитектор снов
Шрифт:
В аэропорту, пристроившись в небольшую очередь у кассы, Майя прикидывала – часа два туда, искупаться, поужинать и в ночь обратно. Никто и не заметит. И потом, сами виноваты. Что за манера появилась, чуть что – выключать телефоны. Ладно, Карина, но Зис! А Филиппыч, старый черт, интересно, чем занят? Всю неделю ни до кого толком не дозвониться…
Однако, когда Майя уперлась лбом в пластиковое стекло окошка, оказалось, что не в ее воле улететь сегодня из города. Все самолеты были переполнены, было одно место на ночной рейс, но… тут Майя сунула руку в карман джинсов и поняла – в кармане было пусто. Оценив ситуацию, какой-то потный всклокоченный тип с золотой оправой на длинном влажном
–Так, мне вот этот самый билет, – он протянул деньги, паспорт и забарабанил пальцами по стойке.
Майя чертыхнулась и отошла от окошка. «Странно… – подумала она, перебирая жалкую наличность. – Куда все подевалось?» Вдруг что-то хрустнуло в нагрудном кармане рубашки. Деньги. Откуда? Только что там ничего не было. Майя дернулась обратно к окошку, но тип в золотых очках помахал перед ее носом билетом.
– Не повезло! – заявил он и с победным видом удалился.
Майя скривилась, осмотрелась. Заметила кафе на втором этаже. Внезапно ей захотелось потолкаться среди отъезжающих. Она поднялась, взяла кофе, сок и засела в своем углу.
Через некоторое время перед ней выросла куча окурков в пепельнице, которую не меняли вредные официантки, а она все сидела, вслушиваясь в разноязычную болтовню, несущуюся со всех сторон. Эта немного чокнутая обстановка действовала на нее умиротворяюще. «Ну и черт с ним. Может, оно и к лучшему…» – лениво думала она и продолжала разглядывать публику.
За соседним столиком заводными синицами стрекотали корейцы. Они метали по столу фотографии, как игральные карты, и так яростно делились впечатлениями, что казалось, вот-вот поколотят друг друга. Однако они только заливались ужасным смехом свободного востока, рассматривая снимки. Внезапно одна фотография спружинила и отлетела прямо под ноги Майе. Веселье немедленно стихло, и все раскосые глаза обратились в ее сторону. Она ногой подтянула к себе бумажный прямоугольник, подобрала его и протянула юноше, у которого смоляные волосы отливали синим, были прострижены, как у ежа, и бодро топорщились во все стороны. Тот расплылся было в благодарной улыбке, но внезапно, переведя взгляд с Майи на снимок, наморщил лоб, приоткрыл от изумления рот, часто-часто заморгал и неуверенной рукой отодвинул его обратно. Майя взглянула на фотографию и не поверила своим глазам. На чужом любительском снимке были изображены площадь, группа детей с воздушными шарами, ларьки, цветы, голуби, газетные киоски и на переднем плане… она, Майя.
Случайно оказаться в прицеле чужой фотокамеры, летом, в каком-нибудь людном месте в центре города теоретически было возможно. Надежды получить собственный портрет, а не изображение на заднем плане величиной со спичечную головку или половину ноги или руки, попавших в кадр, было немного. Вероятность встретиться с собственной фотографией вот таким образом, сидя в переполненном кафе на втором этаже международного аэропорта, была столь ничтожна, что легко приравнивалась к чуду. Майе захотелось выпить. Видимо, корейцам тоже. Они натянуто улыбались Майе, жестами показывая ей, что снимок им не нужен, она может забрать его на память, что их родная страна – лучшая в мире и они будут только рады поскорее убраться из этого края чудес и славянской чертовщины.
Корейцы вскоре ушли, за их стол приземлилась компания украинских спортсменов. Один из них попробовал состроить Майе глазки, но она так безжалостно изучала сквозь него стойку бара, что он громко непечатно ругнулся и вернулся к корешам, распивавшим пиво и уже готовым и петь, и плясать, и лететь куда-то за Босфор.
Злосчастный снимок так и лежал перед ней на пластиковой поверхности стола. «Везет корейцам, – подумала Майя, всматриваясь в глянцевый прямоугольник, – могут сделать вид, что ничего и не было. Оставили фотографию и забыли обо всем. Мало ли что, может, просто показалось». Она вновь и вновь присматривалась к собственному, кстати, весьма удачному изображению. Снимок был сделан сегодня утром. Та же одежда, что и сейчас была на ней, те же кеды, те же вихры…
Майя невидящими глазами уставилась куда-то в стену. Аэропорт гудел, как озабоченный улей. За стенами взлетали самолеты. Солнце висело над полями.
Валериан и отец Исидор
Валериан стоял в церкви в углу на коленях, бил себя крестом в лоб и качал в пол поклоны. Храм был тихий, стоял на отшибе деревни, здесь прихожан и днем-то было не много, а сейчас, на закате, в полумраке под сводчатым потолком раскачивалась тень одного старика. И были слышны только его сбивчивый шепот, треск свечей и мышиное шуршание по углам. Резкий телефонный звонок был так некстати. Филиппыч выключил аппарат, сунул его обратно в карман и вновь погрузился в свою сбивчивую и истовую молитву.
Несмотря на то, что Валериан старался от души, опытный взгляд быстро вычислил бы, что ни к какому определенному лику старик своих слов не обращал, бормотал что-то невнятное и явно напряженно вслушивался в происходящее за толстыми стенами церковного придела. Ждал он не зря. Оттуда вскоре донесся удар – что-то тяжелое упало на каменные плиты пола и покатилось, сворачивая гулкий грохот в затихающую спираль. У Филиппыча напряглась спина. После падения за стеной воцарилась тишина. Валериан опять собрал пальцы в кучку и воткнул себе в лоб, живот и оба плеча.
– Мать Пресвятая Богородица, спаси и помилуй души наши грешные… – тихо завыл он, не отрывая взгляда от небольшой неприметной дверки за алтарем.
Прошло несколько минут, и дверь распахнулась. Широким властным шагом, совершенно не сопоставимым со скромными размерами помещения, по залу пролетел Исидор. Полы его черных одежд развевались, на груди горел простой крест. Священник подхватил потрепанный томик молитвенника, за которым вышел в зал, и направился к выходу. Валериан немедленно вскочил с колен и живо поскакал за рослой фигурой.
– Батюшка! Батюшка… – бормотал он, тщетно стараясь догнать и перегнать святого отца.
Однако Исидор, озабоченный своими мыслями, даже ухом не повел, возможно, он так и не заметил бы прыткого старикашку, если бы тот не сообразил, что еще пара шагов – и священник, которого он столько ждал, скроется в проеме двери. Филиппыч прибег к крайним мерам, изловчился, подпрыгнул и изо всех сил вцепился в край черной мантии. Исидор вздрогнул, притормозил и дернул плечом, словно стряхивая невидимую нечисть, налипшую на него сзади. Но эта нечисть держалась насмерть. Батюшка издал неопределенный возмущенный звук и резко обернулся. Филиппыч, как терьер, висящий на его мантии, так и улетел к нему за спину.
– Кто тут над Господом нашим Богом потешается?! – гулко и с возмущением, как старый колокол, пропел Исидор. Насморк еще не оставил его, и он говорил сильно в нос.
– Я… – пискнул из-за его спины Валериан. – То есть не я… Я, святой отец, за советом пришел…
Отцепившись, наконец, от священных одежд, споткнувшись и опрокинув стойку с венчальными свечами, Филиппыч вылез на свет божий. Вернее, под сверкающие очи Исидора. Тот строго осмотрел плешивую голову незнакомца, заглянул в его преданные очи и, не впечатлившись, развернулся на месте, собираясь продолжить прерванный путь к выходу из храма. Однако то, что его не прогнали, Филиппыч расценил как благословение и, семеня и приседая, припустился за царственным Исидором.