Архив Шамбала
Шрифт:
Усадил в кресла, попросил Юленьку, милую девушку, прибежавшую на зов, приготовить кофе, предложил курить и сам тотчас «перекусил» «беломорину», глубоко и с видимым удовольствием затянувшись едким дымом.
Пока готовили и подавали кофе, Гридас молчал, слушая Корсакова. Дождавшись паузы, положил папиросу в пепельницу и сказал:
— Понял вас, голубчик. Значит так.
Он помолчал несколько секунд, будто собираясь с мыслями, и начал.
— Тут необходимо уточнить. Вы ведете речь о тридцатых годах, а в те времена тибетских рукописей в России было много. Даже очень. Судя по тому, что вы рассказали, а еще больше по тому, как вы это рассказали, вас интересуют… — Гридас снова на мгновение замолчал, будто что-то обдумывая. — Ну, да, конечно… Вы что, гоняетесь за «золотом КПСС»? Или вы — историк НКВД и спецслужб?
Голос Гридаса задребезжал, и Корсаков не сразу понял, что хозяин смеется.
— Ну, да ладно, — дело ваше. Сейчас, извините, всяк по-своему с ума сходит. А что касается вашего интереса, то с «тибетскими рукописями» было так: они поступали в Россию по каналам НКВД, которые курировали, сражаясь друг с другом, Глеб Бокий и Яков Блюмкин. Сложилось даже мнение, что, Блюмкин, дескать, троцкист, а Бокий — против Троцкого. Ходил упорный слух, будто бы Бокий вообще исполнял совершенно секретное поручение самого Ленина и никому другому не подчинялся. Так это было на самом деле или нет, вообще-то говоря, неважно. Важно другое. По моим оценкам, в самом деле, подавляющая доля всех этих древностей привезена экспедициями Блюмкина или Бокия. Тут еще надо сказать, что экспедиции, которые контролировал Блюмкин, пришли в Тибет гораздо позднее тех, которые отправлял Бокий. Многие считают, что у Бокия было чуть ли не какое-то небесное знамение, но, по-моему, дело в другом. Бокий просто-напросто шел по пути, который ему был указан.
— Указан? Кем? — перебил Корсаков, запоздало вспомнив о предостережении Маслова, и Маслов сокрушенно закатил глаза.
Однако Гридас ответил спокойно:
— Это и меня в свое время заинтересовало. Кто же, думаю, мог бы в восемнадцатом году командовать Глебом, которого уже побаивались!
— В восемнадцатом, вы не ошибаетесь? — снова сорвался Корсаков.
И снова Гридас отреагировал скорее в полемическом запале, чем в обиде.
— Мне, сынок, ошибаться как-то уже не с руки.
И Корсаков «сынка» пропустил, будто слышал это слово в свой адрес ежедневно. Впрочем, Гридас этого и не заметил. Он продолжал:
— В конце девятнадцатого и в начале двадцатого века всякая мистика, включая то, что связано с Востоком вообще и с Тибетом в частности, становилась модной в России, особенно в Петербурге. Сюда буквально валом валили всякие «целители», «шаманы», «монахи» и «странники». Они наводнили Россию, предлагая разные снадобья, амулеты, заклинания и все такое, что приносит деньги и уважение. Постепенно эти люди стали приобретать некоторое влияние, которое не всегда было публичным. Что вам известно об отречении Николая?
— Ну, отрекся и отрекся.
— Отрекся он под очень сильным давлением, в котором объединились совершенно различные силы. К нему в Ставку приехала мощная делегация самых заметных политиков тогдашней России. Да и генералитет не поддержал государя. Но это — позже, так сказать, последствия. А началось все с того, что в самом конце февраля в Питере начались перебои с хлебом. Не просто с «хлебом», а с хлебом высокого качества, с тем, который первый встречный покупать не сможет, потому как дорого.
— Ну, и что?
— А то, что в очередях, которые и стали искорками, приведшими к революционному взрыву, агенты охранки и полиции замечали людей, тесно связанных именно с «тибетскими» кружками.
— «Желтая угроза»? Месть за Порт-Артур? — саркастически ухмыльнулся Корсаков.
— Нет, — покачал пальцем Гридас. — Почти во всех донесениях агенты отмечали ненормальное состояние этих людей, неадекватность их реакций. Агенты были людьми малограмотными, но наблюдательными, и то, что видели, они отразили точно и объяснили так, как могли: наркотическим дурманом. Правда, тогда эти наблюдения оказались бесполезными. Значительно позднее к ним вернулись и отметили, что наркотическое опьянение протекает несколько иначе. И только после этого предположили невероятное. Понимаете, о чем я?
Мурашки пробежали по затылку Корсакова, прошмыгнули по голове и исчезли, оставив после себя холодок на коже.
— Вы хотите сказать?..
— Ну, смелее, смелее.
— Но это же нелепица!
— А вы не спешите с выводами, — посоветовал библиограф. — Теперь о другом. Как же связан Бокий с этими «ненормальными» февраля семнадцатого года, верно? — задал Гридас риторический вопрос и продолжил, не дожидаясь ответа: — Дело начинает раскрываться, если поинтересоваться: а откуда у Бокия вообще эта тяга к Тибету?
Хозяин сделал паузу, нарочито долго разминая потухшую папиросу и раскуривая ее заново, потом обвел взглядом обоих гостей и возвестил:
— А ответ-то прост! Его можно найти в любой серьезной энциклопедии. И называется ответ «Бокий»…
Гридас снова замолчал, потом продолжил торжественным голосом:
— Бокий Борис Иванович!
— Борис?
— Именно! Борис Бокий — старший брат Глеба, профессор Горного института. Он тоже был связан с социал-демократами, но, конечно, не так открыто и прочно, как младший брат. Зато в ученых кругах имел большое число знакомых и приятелей. Среди его знакомцев числился известнейший по всему дореволюционному Петербургу Туман Цыбикжапов — «целитель» и, таким образом, соперник знаменитому в ту пору на весь Питер и всю, пожалуй, Россию, Петру Бадмаеву. На самом-то деле имя у Бадмаева было бурятское — Жамсаран, но отчего-то он всюду представлялся Петром Александровичем. Бадмаев, доложу я вам, человек самого туманного значения. Многое, что о нем рассказывали в те времена, истине не соответствовало. До сих пор так и не понятно, как он сумел добиться такого положения в столице Российской империи. До революций к Бадмаеву на прием рвались все, а попадали немногие: только по рекомендации, платя большие деньги. Зато уж и помощь от него получали такую, что нигде больше не сыскать. Сам Бадмаев никакой рекламы себе не делал, зато пациенты разносили славу о нем повсюду! И, опять-таки, никакой таинственностью он сам себя вроде и не окружал. Напротив, всегда и всюду открыто заявлял, что использует методы лечения и рецепты, которые будто бы в Тибете понемногу знает всякий. Его же, Бадмаева, дескать, заслуга в том только, что он это все собрал, систематизировал и обратил на пользу людям. Ну и себе, конечно. Был он вхож в высшие сферы, даже родственники императора у него то ли лечились, то ли… что другое.
— Что «другое»? — насторожился Корсаков.
— Да разное говорили. Например, что «доктор» Бадмаев, диплома которого никто не видывал, среди разных трав и настоев держит и такие, которые вводят человека в некое состояние чудесной душевной легкости. Соблазнительно, конечно, считать, что это были какие-то наркотические вещества, но доказательств нет, а впечатления людей… Сами понимаете. Впрочем, я отвлекся. Так вот. Бадмаев свои приемы и рецепты держал в секрете и всякой конкуренции боялся пуще огня! И, узнав о появлении в столице Российской империи своего земляка, этого самого Цыбикжапова, испугался. В чем там было дело — неизвестно, но только обратился Бадмаев прямо к министру внутренних дел. А министр в ту пору как раз очень нуждался в дружбе Бадмаева. Дело в том, что среди пациентов «доктора» был и «старец» Григорий Распутин. А министр как верный слуга престола прилагал все силы, чтобы Гришку из столицы убрать, потому как «истинно русские» считали: он царскую семью компрометирует. Ну и, кажется, министр с Бадмаевым договорились: министр «убирает» из Питера Цыбикжапова, а Бадмаев что-то такое делает с Распутиным, от чего тот становится неопасен, понимаете? Ну, между собой они-то договорились, а дело все равно не вышло: не смогли этого самого Цыбикжапова найти и выслать. Сказывали, будто помогали ему многие люди, но пуще других, большевики. Уж непонятно почему. И оказался, дескать, этот самый Цы-бикжапов с тех пор крепко связан с красными. Возникает вопрос: почему и зачем? А если не упускать из виду его последующую дружбу с Бокием-младшим, то появляется и еще один вопрос: как удалось так взлететь Глебу Бокию? Его карьера начинается в апреле семнадцатого, когда он становится секретарем Петроградской большевистской организации. А что у нас такого важного случилось в апреле семнадцатого? — обратился Гридас к своим гостям.
Корсаков задумался, а Маслов отреагировал сразу же:
— Ленин приехал!
— Точно! — почти радостно согласился Гридас. — Прибыл на Финляндский вокзал знаменитый, упоминаемый всеми, «пломбированный вагон» с большевиками. Сразу же по прибытии Ленин выступает со своей знаменитой речью и становится политическим лидером России. Люди моментально пошли за ним, и, естественно, Ленину, который в России не бывал уже давно, требовались верные исполнители его воли — собственные большевистские «нойоны», то есть исполнители вроде тех, что были у других властителей, таких как Чингисхан. «Нойонов» Ленин отбирает сам, в их число попадает и Глеб Бокий. Позже он среди прочих и Октябрьскую революцию организовывает. Молодой человек сразу после Октября становится одним из создателей ВЧК — то есть спецслужбы победивших большевиков. А в то время, как вы понимаете, такая служба была поважнее многих вещей. Очень многих! Реальная власть большевиков слаба, поддержка минимальна, внешнее давление усиливается со всех сторон. Да еще напирают те, кто помогал большевикам бороться против Временного правительства. И всем надо дать отпор! А кто будет противостоять? В общем, нужны были там люди воистину железные и, как сказали бы сейчас, «успешные».