Архив
Шрифт:
Итак, ровно в восемь тридцать Мирошук вступил под своды бывшего монастыря, поздоровался с сержантом и со значением посмотрел на часы, как бы подчеркивая служебную аккуратность.
Мустафаев уважительно тронул вытянутыми пальцами висок и, упреждая вопрос директора, бодро пояснил:
— Маляры не появлялись, — он повел подбородком в сторону лестницы.
Мирошук и сам уже видел, что бадьи с известью стояли нетронутыми.
— Жаловаться надо, — подсказал милиционер — Стыдно, иностранцы ходят.
Директор нахмурился.
— Кстати…
— Я смену сдаю, — ответил милиционер.
— Передайте сменщику… А гражданка что сидит? За справкой? — неосторожно спросил директор.
Дарья Никитична только и ожидала, чтобы заявить о себе. Сползла со скамьи и смело шагнула к директору. Мирошук выставил вперед руки, выгнул дугой сутулую спину.
— Не ко мне, не ко мне! — зачастил он. — И вообще, прием с десяти.
— А сейчас сколько? — прикинулась бабка.
— Половина девятого, — Мирошук пытался обойти посетительницу.
— Так они же стоят у вас, — встрепенулась бабка. — Пришла, была половина, и сейчас половина. А мне еще в собес надо успеть. Там тоже полдня проваландаешься.
— Все равно справки на руки не выдаем, — Мирошук подбирался к лестнице. — Оставьте заявление, вышлем по месту требования. Срок — месяц, — и он заторопился на свой этаж.
Директор избегал по утрам встречаться со своими сотрудниками у служебного входа. Он спешил в свой кабинет, усаживался в кресло и начинал названивать по внутреннему телефону, вызывая к себе руководителей отделов…
— Вот! Трендит уже, начальство. Неймется! — бросила через плечо заведующая отделом использования Анастасия Алексеевна Шереметьева спешащей за ней Нине Чемодановой.
— Мой телефон? Или твой? — прислушалась Чемоданова, складывая зонтик. — Интересно, директор давно заявился?
— Только что, — Мустафаев улыбался Чемодановой. Ему нравилась эта черноглазая узкоплечая женщина, всегда опрятно одетая и внешне напоминающая земляков сержанта из далекого Закавказья.
— Нет, это не мой телефон, — решила Шереметьева. — Это в кабинете хранителей надрывается… Софья Кондратьевна, кажется, вами интересуется начальство, — добавила она, обращаясь к низкорослой толстушке, что только перешагнула порог.
— Ну и что?! — Софья Кондратьевна Тимофеева слыла дамой независимой и резкой. Даже директор ее побаивался, а о простых сотрудниках и говорить не приходилось. — На моих только двадцать пять минут девятого… — Тимофеева отряхнулась, точно маленькая задорная собачонка.
— Батюшки! Откуда ж такой дождь сорвался! А мне еще в собес бежать, — заполошила старушка Варгасова, глядя на сотрудниц архива, сбившихся у стола дежурного. — Доченьки… Неужели месяц мне справки окаянной дожидаться? Помру ведь…
Милиционер кивнул бабке в сторону Чемодановой. Старушка ухватила Чемоданову за поясок и притянула к себе, горячо повторяя просьбу. Вид ее мог разжалобить камень, а не то что мягкое сердце старшего архивиста Нины Чемодановой.
Маленькую комнату — бывший монастырский чулан — приспособили под приемную архива. В ночные часы тут кемарил дежурный охраны. Поэтому решение Чемодановой заняться посетительницей немедля застало Мустафаева врасплох. Оставив пост, он метнулся собирать раскладушку. Кривая его тень дергалась на грязной, ждущей побелки стене.
— Что вы так тяжко вздыхаете? — Чемоданова заполняла анкету сама, от бабки в этом деле проку было мало, по опыту известно.
— Жизнь такая, доча, вот и вздыхаю, — Дарья Никитична торжественно сидела на кончике стула, точно готовилась принести присягу.
— Я не вам, — уточнила Чемоданова. — Я милиционеру.
Мустафаев выпрямился. Щеки вдохновенно опали, а в глазах засветилось лукавство. Очень уж ему нравилась Чемоданова.
— Я не вздыхаю. Я думаю, — проговорил он мягко.
— О чем же вы думаете так тяжело? — Чемоданову забавляло тайное воздыхание по ней милиционера.
— Ты пиши, дочка, пиши, не отвлекайся, — волновалась старушка. — О чем может думать милиционер? О жуликах.
— Ай, бабушка, такая горячая старушка, — Мустафаев покраснел, пристраивая раскладушку в нишу стены.
Чемоданова водила ломаным ногтем по анкете, размышляя, с чего начать архивный поиск. Куда проще, если бы Варгасова помнила приход, в котором крестилась. Обычно крещение происходило в ближайшей церкви. Если семья бабки проживала на Моховой, то надо искать в метрических книгах церкви Симеона и Анны. За годы работы в архиве Чемоданова доподлинно изучила топографию церквей города Л., хотя большинство из них давно снесли.
— Вы точно жили на Моховой?
— Ну дак… Сейчас в том доме сапожная мастерская.
— А в церковь какую ходили? Симеона и Анны?
Бабка в восхищении хмыкнула — такая соплюха, а помнит. Старые люди забыли, а она помнит. И верно, была церковь Симеона, была.
— А если ваш отец работал, как вы говорите, на железной дороге, то вас могли крестить в Пантелеймоновской церкви.
— На железной, — все дивилась познаниям архивистки Дарья Никитична. — Башмачником служил, вагоны на ходу останавливал. Получал гроши, а семью держал. Не то что нынешние инженера… Вот племянник мой двоюродный, Будимирка, институт прошел, а как должен мне восемнадцать рублей, так и не отдает.
— Простить надо ему, — съязвил сержант. — Амнистия была, слыхали?
Чемоданова одобрительно взглянула на дежурного — и юмор у служивого есть? Мустафаев козырнул Чемодановой и даже подмигнул, что при его робости означало особое расположение.
— Слыхала, — кивнула бабка. — У соседки моей с подоконника кило свинины слямзили. Люди говорят — из тех, кто по амнистии соскочил… А что, всех прощают, если эта амнистия вышла? — она сложила гузкой блеклые губы. «Видать, и этого сукиного сына, Будимирку, племянника, выпустят», — подумала она.