Архив

Штемлер Илья Петрович

Мирошук решил подойти к освещенному подъезду и достать наконец записную книжку, где значился адрес Гальперина. И тут он увидел рядом с подъездом машину «скорой помощи». Совершенно убежденный, что «скорая» вызвана к Гальперину, он замер в растерянности, невольным движением забираясь в тень, что падала от широкого козырька. Еще эта сумочка, что уродливо оттопыривала карман плаща… Мирошук простоял несколько минут.

Раздался стук дверей, из подъезда вышли два молодых человека в белых халатах, с чемоданчиками в руках. Громко переговариваясь и смеясь, они

направились к машине. Остановились, достали сигареты. Мирощук, пользуясь заминкой, шагнул к молодым людям.

— Простите… Вас вызывали к Гальперину? Илье Борисовичу? Что-нибудь серьезное?

Один из врачей высек огонь из зажигалки, протянул зажигалку товарищу, прикурил сам, мельком оглядел Мирошука и ответил:

— Все в порядке, папаша. Все в порядке!

Подобрав полы халатов, молодые люди поочередно влезли в машину. Подмигивая поворотным сигналом, словно раздувая щеку, машина круто взяла с места и вырулила по дуге к арке ворот.

У дверей лифта собралось довольно много людей, и Мирошук решил подняться по лестнице, да и невысоко — четвертый этаж.

С каждой ступенькой его ноги тяжелели, а движения становились вялыми. Пыл, с которым он сюда шел, угасал, а о благородном порыве напоминала лишь сумочка, что камнем оттягивала карман и при движении задевала рукав плаща, вызывая раздражение.

Мысль, что, казалось, червячком проникла в мозг, занимала Мирошука все больше и больше, набухая подобно дождевому червю, и теперь, на лестнице, где-то между вторым и третьим этажом, полностью подчинила себе сознание. Нет, никаких не может быть случайностей. Наивно думать, что всем все «без разницы». Если все происходит так, как происходит, стало быть, кому-то это нужно. Все предопределено в этом мире, и не ему ломать это предопределение.

Маленькая дамская сумочка, казалось, росла в кармане. Вот она уже прорвала ткань и, увеличиваясь в размерах, превращалась в громоздкий неудобный баул.

Мирошук повернулся и решительно зашагал по лестнице вниз, перескакивая ступеньки и обкладывая себя нелестными словами. А баул, нет, уже не баул, а чемодан, казалось, путался в ногах, больно бил углами по коленям.

Вся эта затея выглядела настолько наивно и глупо, что Мирошук мог определить цвет этого фантастического чемодана, казалось, чемодан шаркает по стене подъезда, оставляя темно-коричневые струпья кожимита.

Очутившись внизу, Мирошук толкнул дверь подъезда, выскочил во двор и, обегая, словно капканы, пустые ящики и бочки, бросился к арке и вон, на улицу.

2

Колесников пересек мостовую, встал спиной к каменной балюстраде набережной. Ему почудилось, что в освещенных угловых окнах третьего этажа мелькнула тень. На самом деле никакой тени быть не могло, в этом он давно убедился, а стоял просто так, не зная, куда себя деть. С уходом директора из помещения архива можно определенно сказать: кроме дежурного милиционера и кота Базилио, ни одной живой души. А свет в комнате Чемодановой горел,

потому как его забыли выключить.

От реки пахло плесенью, сырой, морозной, предваряющей скорый ледостав. Утром лужи остужала льдистая корка.

Колесников зиму не любил, возникали проблемы с теплой одеждой. Бр-р-р… Подняв молнию куртки, он достал из кармана вельветовую кепку, упрятал под нее свои вихры и пошел вдоль парапета. Несколько раз он еще обернулся на светящиеся окна третьего этажа. Добрался до львов, что слепо пялились в черную воду реки, тронул ладонью холодный камень хвоста, попрощался и свернул на Речной проспект.

Несколько раз он останавливался у автомата, набирал домашний телефон Чемодановой, и каждый раз ему отвечали, что ее нет.

Куда же она могла подеваться?! И вообще, как он ее проглядел? Он не думал о том, что она избегала общения, вернее гнал это от себя, продолжая звонить… Решил, надо взять себя в руки, позвонить из дома. Хорошо бы тетка где-нибудь задержалась, а то будет потом переспрашивать каждую фразу — кому звонил, зачем? Разве поговоришь в такой обстановке? Колесников давно мечтал поставить в своей комнате второй аппарат, да сдерживался. Сам аппарат он бы еще раздобыл, хотя бы списанный, у мастеров, незадорого, но боялся, что тетка станет подслушивать разговоры, мало ему и без того скандалов.

Колесников вступил на площадку своего этажа и, припав к двери, приложил ухо. Обычно, если у тетки собирались гости, все слышалось сквозь дверь. На этот раз тихо. Может, у тетки «банный» день, а он запамятовал. Тетка работала кем-то в бане, через два дня на третий. Работала она там всего неделю, и Колесников еще не успел уяснить график.

Настроение поднялось, он даже замурлыкал под нос какой-то мотивчик. Но едва открыл дверь, как увидел в тусклом абрисе кухни теткин силуэт. Та сидела у стола и что-то писала, случай сам по себе довольно редкий.

— Пришел? Наконец-то… Что вам там сегодня, карантин устроили? — буркнула она, не поднимая глаз от бумаги.

— Собрание было, — нехотя ответил Колесников, вешая куртку на гвоздь.

— Сними туфли, я пол мыла, — объявила тетка.

Колесников удивился. Не иначе как хочет кого-то заманить в гости. Скидывая кроссовки, Колесников тоскливо взглянул на телефон. Продел ноги в шлепанцы и прошел на кухню. С утра в его кастрюле оставались пельмени. Он полез в холодильник, кастрюля была на месте. Тут же мерзла непочатая бутылка водки, наверняка кого-то ждут.

— Холодильником не хлопай, голова болит, — упредила тетка и, помолчав, спросила: — Как лучше написать? Тазиком или шайкой?

Колесников пожал плечами, бросил вопросительный взгляд на тетку. Широкоплечая, в трикотажном тренировочном костюме, тетка Кира сидела словно ученица за уроками. Окрашенные в лимонный цвет волосы крутыми кольцами прятали глаза, нависали над плоским лбом, коконом обвивали кулак, что подпирал упругую щеку. А губы, пухлые, с четким красивым рисунком и капризно опущенными уголками, еще больше довершали сходство тетки с ученицей.