Архив
Шрифт:
— Ты тоже, — тут же реагирую я и снимаю простыню с механизма, отдаленно напоминающего большую кофемолку. — Ого, ты только взгляни!
— Маккензи, — начинает он, но я нажимаю на кнопку, и металлический монстр оживает, перебивая папу спасительным лязгом и грохотом, таким сильным, будто перемалывает сам себя, жадно заглатывая воздух вместе с болтами, гайками и гвоздями. Папа морщится, и я, сжалившись, выключаю кофемолку. Шум ее агонии еще некоторое время эхом разносится по залу. В воздухе стоит ощутимый запах гари.
Я невольно оглядываюсь на подсобку, ведущую в Коридоры, и мама, должно быть, поймала мой взгляд, потому что тут же направилась туда.
— Интересно, что тут произошло? — говорит она, повернув сломанную дверь, провисшую на петлях.
Равнодушно пожав плечами, я иду к металлическому ящику, отдаленно напоминающему духовку, и открываю дверцу. Внутри все запачкано прогорклым подгорелым жиром.
— Я тут подумала, — замечает мама, — нам стоит испечь немного маффинов. Приветственных маффинов!
Последнюю фразу она произносит с такой бравурной интонацией, что становится тошно.
— Знаете, чтобы дать всем понять: мы приехали. Что думаешь, Мак?
Вместо ответа я пихаю дверцу духовки, и она с оглушительным грохотом закрывается. Что-то отваливается от нее и с тоненьким тиньк-тиньк-тиньккатится по каменному полу к маминым ногам.
Ее улыбка даже не тускнеет. От этой притворной жизнерадостности и улыбки как-все-классно меня выворачивает наизнанку. Я видела, что творится у нее в голове, и прекрасно знаю, что это глупая рисовка. Я уже потеряла Бена. Я не хочу потерять и ее тоже. Мне хочется встряхнуть ее и сказать… Но я не знаю, что ей сказать. Не знаю, как до нее достучаться. Как объяснить, что так она делает только хуже — всем нам.
Поэтому я говорю правду:
— Кажется, духовка вот-вот развалится.
Она пропускает мои слова мимо ушей. Или просто их игнорирует.
— Ну что ж, — бодро говорит она, нагибаясь, чтобы подобрать с пола винтик. — Тогда мы воспользуемся домашней духовкой, пока не привели в порядок эту.
Сказав это, она поворачивается и упархивает прочь. Я оглядываюсь в поисках поддержки или хотя бы сострадания с папиной стороны, но он вышел во двор и стоит, разглядывая навес.
— Тук-тук, Маккензи, — зовет мама из-за двери, — ты знаешь, как обычно говорят…
— Я уверена, что так сейчас не говорит никто, кроме тебя…
— Кто рано встает, тому Бог подает!
Я выглядываю в окно, зябко ежусь и неохотно плетусь за ней.
Остаток утра мы проводим с «приветственными маффинами». Папа ходит с различными поручениями, мама печет, а я изо всех сил стараюсь выглядеть занятой. Мне бы не помешала пара часов сна или хотя бы бодрящий душ, но каждый раз, как я делаю неосторожное движение в сторону двери, мама придумывает для меня новое занятие. Улучив момент, когда она отвлеклась на противень с новой порцией кексов, я выуживаю Архивный листок из кармана. Разворачиваю его и с удивлением обнаруживаю, что он чист.
У меня словно камень падает с души, и тут я вспоминаю, что чувствовала, как на моем листке появилась новая История, когда застряла в темной подсобке кафе. Получается, что мне почудилось. Тем временем мама ставит маффины на прилавок. Мне приходится быстро свернуть листок и спрятать его в карман. Мама набрасывает на выпечку полотенце, и тут у меня в голове всплывает картинка: Бен, вытянувшийся на носочках и сующий нос под полотенце со сластями. Он всегда старался отщипнуть хотя бы кусочек прямо с противня и обжигал пальцы. Меня будто ударили кувалдой в солнечное сплетение, я сгорбливаюсь и крепко зажмуриваю глаза, ожидая, пока боль отступит.
Мне все же удалось отпроситься на пять минут — чтобы переодеться: моя одежда пропахла Коридорами, Архивными полками и застарелой пылью из кафе. Я натягиваю чистые джинсы и футболку. Мои волосы не желают лежать нормально, я выкапываю в шкафу желтую бандану, и, пытаясь привести себя в порядок, завязываю ее на голове. Спрятав ключ деда под воротник, я смотрю на пол, и взгляд мой падает на темные пятна. Я вспоминаю об окровавленном парне.
Я опускаюсь на колени, стараясь отфильтровать прочь лязганье кухонных подносов за дверью, снимаю кольцо и прижимаю пальцы к половицам. Древесина начинает гудеть под моим прикосновением, я закрываю глаза, тянусь и…
— Маккензи! — голосит мама.
Я вздыхаю, растерянно моргаю и отталкиваюсь от пола. Я успеваю выпрямиться в полный рост как раз в тот момент, когда мама энергично стучит в дверь.
— Я что, уже не могу ожидать от тебя помощи?
— Иду, — покорно отвечаю я и надеваю кольцо на место. Уходя, я успеваю бросить последний взгляд на пол. Мама тем временем упаковала все маффины в маленькие целлофановые пакетики. Сейчас она укладывает их в корзинку, щебеча что-то о местных жителях. И тут меня осеняет.
Дед был Хранителем, но он был и детективом тоже. Он часто говорил, что люди иногда могут рассказать столько же, сколько и стены дома. Ты получаешь разные ответы. Да, у моей комнаты есть своя история, и как только меня хоть ненадолго оставят в покое, я ее прочту. Но что сейчас мешает просто поговорить о Коронадо с его жителями?
— Слушай, мам, — говорю я, закатывая рукава. — Я уверена, у тебя еще куча дел. Почему бы мне самой не разнести кексы?
Она замолкает и внимательно смотрит на меня:
— Правда? Тебе не сложно?
Она будто в самом деле удивлена, что я способна быть милой, хорошей девочкой. Засунув последний маффин в корзину, она подвигает ее в мою сторону.
— Конечно, — говорю я и исхитряюсь выдать улыбку. Ее ответная кажется такой искренней, что мне почти становится стыдно. До того момента, как она заключает меня в объятия, заполняя все мое существо визгом порванных струн, радиопомехами и скрипом несмазанных петель, буквально скребущим мне кости. Меня начинает мутить.