Архивное дело
Шрифт:
– Тому «убийству» завтра, может, сто лет будет.
– За что же тогда арестовали Ивана Торчкова и Арсентия Инюшкина?
– Почему арестовали?..
– Кто вас знает, почему. Бронислава Паутова из окна магазина видела, как их почти силком затолкали в милицейскую машину.
Антон расхохотался:
– Вот дает тетя Броня! Ну, выдумщица!.. Просто понятыми стариков пригласили. Юридический порядок такой существует.
– Бросал бы, сынок, свой уголовный розыск да переходил бы в адвокаты. У адвокатов порядки спокойнее. Который год ведь уговариваю – не слушаешь.
– Рано в мои годы о спокойствии
– Тебе и жениться все было рано. Уже в тридцать, слава богу, определился. Как дома-то?
– Нормально…
За разговором с матерью Антон рассматривал кухню. Все здесь было по-прежнему: просторный обеденный стол под цветной клеенкой, тяжелые табуретки, вместительный коричневый буфет, на стене – большая застекленная рама с семейными фотографиями, на которых запечатлелась вся династия Бирюковых в разные годы жизни. Вот только в этой раме появилась новая увеличенная фотография бородатого деда Матвея с орденом Красного Знамени и четырьмя Георгиевскими крестами.
– Кто это заснял деда при всех регалиях? – спросил Антон.
Полина Владимировна глянула на фотографию:
– Из районной газеты специально к нему приезжал корреспондент. Два дня расспрашивал. Обещал к Октябрьским праздникам в районке напечатать.
– Зачем дед кресты нацепил? Все царские ордена и знаки отличия отменены декретом Совнаркома еще в декабре семнадцатого года.
– Эта карточка сделана деду на память. Для газеты он снялся с Красным Знаменем. Фотограф хотел и отца при орденах сфотографировать, но тот наотрез отказался.
– Почему?
– Он только с начальством зубастый, а в душе стеснительный как красна девица.
– Что-то деда в доме не слышно…
– Недавно к Торчковым утянулся. Невтерпеж захотелось узнать у Матрены, что там опять ее супруг отмочил.
– Вот неугомонный старик! Не болеет?
– Слава богу, нет. Недели две назад отец ездил в Новосибирск на совещание и раздобыл ему слуховой аппарат. Теперь наш дед помолодел. – Полина Владимировна принялась накрывать на стол. – Перекуси, сынок, пока, а ужинать будем попозднее, когда отец с дедом придут.
– Я подожду, мам.
– Хоть чая с вареньем выпей.
– Чая выпью.
Завечерело. По селу шумно пропылило пригнанное с выпаса стадо, и сразу Березовка ожила. Заблеяли овцы. Загоготали потянувшиеся от Потеряева озера к домам гуси. Послышались женские голоса, прикрикивающие на неспокойных при дойке коров. Ушла доить свою Красулю и Полина Владимировна. Вернулась в кухню с полным подойником.
– Куда вам на троих столько молока?! – удивился Антон.
– Сдаем колхозной ферме.
– Принимают?
– А как же… Одно время я поговаривала, чтобы продать корову. Отец воспротивился, мол, глядя на председателя, и другие колхозники сведут со двора личных коровенок. Придется тогда колхозным молоком деревню обеспечивать.
У дома, скрипнув тормозами, остановился «газик». Лязгнули дверцы. Антон выглянул в окно и в сумерках разглядел возле машины отца и деда Матвея. Отпустив шофера, отец по привычке отряхнул о голенище сапога запыленную кепку и направился во двор. Высоченный дед Матвей, задиристо выставив белую бороду и сердито пристукивая батогом, направился следом, что-то бубня себе под нос. Антон встретил их у порога. По очереди обнял обоих.
– Антошка, ядрено-корень, в гости заявился! – дед Матвей сменил гнев на милость. – Здрав-желаю, милицейский офицер!
– Здравствуй, дед, – улыбнулся Антон. – Все воюешь?
– Как иначе? С Торчковым щас чуть не врукопашную схватился. Вы, что ль, брали Кумбрыка в понятые к Ерошкиной плотине?
– Мы.
– Додумались, мудрецы! Кумбрык за один момент на всю деревню раззвонил, будто там убитого революционера с железной ногой откопали.
– Почему непременно революционера?
– Спроси чудака! Кумбрыку что на язык ни попадет – без устали молотить будет. В прошлом году летающими тарелками всех задурил. Нынче, как о семидесятилетии революции заговорили, в политику ударился. Наслушается по телевизору иностранных слов и сыплет ими как горохом. Я ему грю: «Иван! Не спорь со мной!» А он, звонарь, с апломбом хорохорится. Дескать, между нами происходит не спор, а ведется свободная дискусия, иными словами, плюйаризм мнений…
Антон захохотал:
– И чем этот «плюрализм» закончился?
– Ничем. Игнат аккурат подъехал. Плюнул я на дискусию да сел к нему в машину.
Войдя в азарт, дед Матвей и за ужином долго не мог успокоиться. Притих он лишь после того, как Игнат Матвеевич спросил Антона о Ерошкиной плотине. Антон коротко рассказал. Отец задумался:
– Не знаю таких, кто на железном протезе ходил…
– Торчков упоминал первого председателя колхоза Афанасия Жаркова, – сказал Антон. – Случайно, не помнишь его?
– Когда Жарков пропал, мне было лет двенадцать. Помню, как он размашисто шагал на костылях, а протез… С какой стати?.. – Игнат Матвеевич обратился к деду Матвею: – Отец, Афанасия Жаркова помнишь?
– Дружили мы с ним, – хмуро ответил дед, поправляя за ухом наушник слухового аппарата. – Канул мужик в неизвестность.
– Откуда этот Жарков в Березовке появился? – спросил деда Антон.
– Из города Старо-Быхов.
– Расскажи подробнее.
– Подробность, Антошка, длинной получится… – дед Матвей с хрустом раскусил кусочек рафинада и, причмокивая, стал запивать его чаем из блюдца. – Империалистическую войну я начал службой в сорок четвертом Сибирском стрелковом полку бомбардиром при полковой артиллерии. Военная кампания, прямо сказать, принимала для нас хреновый оборот. Ни толкового командования, ни боеприпасов в достатке не было. Осенью шестнадцатого года, помню, прикатил в полк сам командир дивизии генерал Зарок-Зарековский. Агитировать приунывших солдатиков стал. Дескать, бодритесь, сыны Отечества! Как только разобьем неприятеля, царь сразу даст указание прибавить крестьянам землицы, а рабочим жалование увеличит. А чем разбивать, если на каждую пушку в полку всего по два снаряда приходится? Ну, выслушали мы генеральскую агитацию… А до генерала побывали в наших солдатских рядах большевики. Разъяснили безнадежность войны и призвали повернуть ее в войну гражданскую, стало быть, против монархии. Но все-таки в конце сентября царские генералы кинули нас в бой. Не повезло мне в том бою – по левому бедру жахнула разрывная пуля «Дум-дум». Излечивался в Минске, где находился наш лазарет. Провалялся там до марта семнадцатого года и получил назначение в сто двадцатый Кологривский полк, который квартировал в небольшом городке Старо-Быхов. Тут и свела меня судьба с Афанасием Жарковым…