Архивы Дрездена: Доказательства вины. Белая ночь
Шрифт:
– Господи! – выдохнул я. – Это нападение точно без применения оружия? Никаких ножей или чего-нибудь такого?
– У старика переломаны ребра, – отозвался Роулинс, – куча ушибов и ссадин: его крепко прикладывали об стены и пол. Но никаких порезов или проникающих ранений.
– Не детская работа, – заметил я.
– Но и не профессиональная. В людном-то месте. При свидетеле – если считать мальчишку на унитазе. В Чикаго такое обычно с рук не сходит.
– Кто-то сильный, – пробормотал я. – И злобный как черт знает что.
– Не иначе похоже на кого-то из ваших знакомых, – хмыкнул Роулинс.
Я покачал головой, еще раз окинул помещение взглядом и прикусил губу, пытаясь сосредоточиться.
– Ну хватит, – заявил Роулинс. – Закрывайте дверь, пока зевак не набежало.
– Еще секундочку, – пробормотал я и усилием воли, направив заряд энергии себе в лоб, отворил свое чародейское Зрение.
Всякий, обладающий хоть малой толикой магических способностей, умеет Видеть. Это можно отнести к экстрасенсорике, хотя на деле ничего особенно сложного в этом нет. Чародейский Взгляд показывает вам истинную суть вещей. Еще он показывает присутствие магических энергий, которых вокруг нас почти всегда в достатке. Особенно полезен он бывает, когда тебе нужно обнаружить активные магические построения – заклятия, если кто не знает, – или прорваться сквозь завесы и прочие колдовские штучки, предназначенные для сокрытия истинного положения дел.
Я отворил Зрение, и оно показало мне то, чего не увидел в помещении мой физический взгляд. Такое, от чего даже мне – сколько бы я ни насмотрелся за свою жизнь всяких страстей – пришлось стиснуть кулаки и сделать над собой усилие, чтобы меня не стошнило.
Место нападения, кровь, жестокость и боль, причиненная жертве, отнюдь не являлись обычными обстоятельствами, вызванными конфликтом или страстью к насилию.
Скорее все это смахивало на изящное, хоть и извращенное произведение искусства.
Я увидел в потеках крови, в разлетевшихся брызгах зловещие изображения: перепуганное лицо старика, узуродованное ударами чудовищных кулачищ до бесформенного кровавого месива, – столько лиц, сколько ударов. При взгляде на измазанную кровью раковину я услышал неразборчивые, полные боли звуки – все, что он смог издать, чтобы позвать на помощь. А потом старика снова швырнули на пол, чтобы продолжить избиение.
И на короткую долю секунды я увидел на стене тень… точнее, силуэт твари, жадно поглощавшей энергию стариковской боли.
Усилием воли я закрыл Зрение и пошатнулся. Наш дар нам дается не зря. Зрение может показывать чертову уйму вещей, но все, что мы увидели с его помощью, остается с нами на всю жизнь. Оно записывает это в нашу память несмываемыми чернилами, и картины не бледнеют со временем, как бы нам ни хотелось их стереть. Маленькая дьявольская диорама, написанная алым по белоснежному кафелю, обещала являться в страшных снах до конца моих дней.
Что ж, зато, похоже,
Я отступил на пару шагов, пытаясь выбросить из головы жуткую красно-белую палитру. В глазах плавали круги – так бывает всегда после того, как я пользуюсь Зрением.
Роулинс придерживал меня за локоть.
– С вами все в порядке, дружище? – совсем тихо спросил он.
– Угу, – пробормотал я. – Да, спасибо.
Он перевел взгляд на закрытую дверь и обратно:
– Что вы там такого увидели?
– Не знаю точно, – ответил я. Голос мой слегка дрожал. – Что-то поганое.
– Это ведь не просто хулиган, нет? – произнес он чуть слышно.
Желудок снова болезненно сжался. Перед глазами у меня все еще стояла злобная ухмылка, отраженная в широко раскрытых глазах старика.
– Возможно, нет, – пробормотал я. – Хотя это, пожалуй, мог быть и человек. Только совсем сбрендивший. Или… возможно, и нет. Не знаю пока. – Слова так и рвались у меня с языка, и я решительно захлопнул рот: следовало вначале собраться с мыслями.
Я огляделся по сторонам и только теперь понял, что бегавшие по моей спине мурашки реагируют вовсе не на воспоминание о темной энергии, к которой я прикоснулся за дверью.
Что-то сгущалось в воздухе, и совсем близко.
– Роулинс, – спросил я, – сколько здесь еще полицейских?
– Кроме меня, сейчас никого, – тихо отозвался он. Он вгляделся в мое лицо и тут же завертел головой, озираясь, а рука его дернулась вниз, к кобуре. – А что, неприятности?
– Неприятности, – кивнул я, перекладывая посох в правую руку.
Разом погас свет, и гостиница погрузилась в кромешную тьму.
И послышались крики.
Роулинсу потребовалось не больше двух-трех секунд, чтобы достать фонарик и включить его. С полсекунды свет горел ярко и ясно, а потом померк, словно стекло покрыл слой жирной сажи. Очень скоро луч слабо пробивал темноту на длину вытянутой руки, не больше.
– Какого черта? – буркнул он и встряхнул фонарик.
Правой рукой он расстегнул кобуру; пистолет, правда, пока не вынимал. Правильный мужик. Он не хуже меня понимал, что перепуганных посетителей в гостинице гораздо больше, чем потенциальных врагов.
– Попробуем-ка мой, – сказал я и снял с шеи серебряную пентаграмму на цепочке.
Пара едва слышных слов шепотом, усилие воли – и амулет засиял серебристо-голубым светом, отогнавшим темноту, что давила на нас, футов на пятнадцать. Дальше клубился мрак – не столько темный туман, сколько просто отсутствие света.
Сжав посох в правой руке, я накачал в него энергии – так, что руны и знаки засветились неярким янтарным сиянием.
Секунду Роулинс молча смотрел на меня, потом очнулся: